Милый яд

Раз в год, на украденный час, я позволяю себе быть ядом. Токсином. Тем, что отравляет ее. Но, поддавшись минутному эгоизму, я оттолкнул ее. С тех пор я сожалел об этом каждый день.

Впервые я увидела Келлана.

То, что заставляло его дышать и истекать кровью.

Я.

Глава пятьдесят вторая

= Тейт =

Итак, именно это и называли спиралью.

Шаг первый: весь день огрызайтесь на секретаршу вплоть до того, что застаете ее в комнате отдыха в слезах, запихивающей в горло батончик «Сникерс» и одновременно сердито пишущей своим друзьям смс, чтобы рассказать им, какой придурок ее босс. Кстати, вы впервые увидели, как она ела углеводы. Даже тогда вы не обращаете на это внимания, потому что альтернатива – сострадание – находится за пределами ваших сегодняшних возможностей.

Шаг второй: сообщите пол ребенка паре, которая хотела сделать это сюрпризом, потому что не можете держать себя в руках. Паре, которая потратила более десяти лет и перенесла несколько попыток ЭКО. Когда они разрыдаются, но решат оставить вас в качестве своего врача, потому что лучшего им не найти, предложите им ваучер на бесплатное посещение, как будто их дизайнерская фамилия Мэйфлауэр указывает на то, что они им воспользуются.

Шаг третий: опоздайте на кесарево сечение, не зовите медсестер, которых знаете много лет, по имени, и уходите, как только операция закончится, едва удостоив новых родителей поздравлением. Требуйте, чтобы ваш партнер по практике контролировал остальную часть ухода за пациенткой весь оставшийся день, потому что вы не доверяете себе и опасаетесь совершить ошибку.

Контроль, контроль, гребаный контроль.

Я осознал реальность записки Кела, как только Чарли приехала ко мне домой. Но я отмел все это, заставив себя не думать. Что привело к эффектным последствиям.

В частности, это обернулось против меня ровно через два дня после того, как я поцеловал Шарлотту в библиотеке. Все случилось утром, пока я пил кофе по дороге на работу. Я пролил его в лифте и остаток дня ходил с пятном цвета дерьма, а тот факт, что мой младший брат написал своего рода предсмертное письмо, только сильнее давил мне на мозг.

К полудню от головной боли черепушка раскалывалась, и за одно утро я принял больше неверных решений, чем за всю свою жизнь. Но это были обратимые плохие решения. Они были не того невыполнимого масштаба, который преследовал бы меня всю оставшуюся жизнь, из них у меня было лишь одно.

Неспособность улавливать сигналы от Келлана.

Потому я сказал себе, что это не имеет большого значения, и продолжил день, ведя себя как огромный, рассеянный мудак, которому могло бы грозить увольнение. Хорошо, что я работал на себя, иначе остался бы без зарплаты. Хотя такими темпами моя репутация резко упала, и никто не хотел делить со мной комнату.

Я их не виню.

Когда я попросил Сильвию освободить оставшуюся часть моего расписания, она подскочила к клавиатуре с облегчением ясным, как августовское гавайское небо.

Когда я вернулся домой, Терри там не было. Если подумать, он отсутствовал уже несколько дней. Но я не мог заставить себя хотя бы наполовину обеспокоиться этим.

На самом деле я наслаждался тишиной.

В тишине я мирно себя ненавидел.

Я сел на кровать. Уставился в потолок. Обдумывал, стоит ли зайти в комнату Кела, и решил этого не делать.

Примерно через час, когда я был в общем-то бесполезен, я позвонил Шарлотте Ричардс во второй раз за все время, и не с тем умыслом, которым воспользовался, чтобы получить ее номер от Рейган.

Она ответила на последнем гудке, ничего не сказав.

Я тоже ничего не сказал.

Мы сидели и слушали дыхание друг друга, но ни один из нас не сделал первый шаг. Я почувствовал себя грязным. Больным ублюдком.

Судя по тому, что она получила от Келлана последнее послание, а мы с Терри – нет, он был в нее влюблен. Не говоря уже о том, что он назвал Чарли тем же именем, что и книгу.

Я поцеловал твою школьную пассию, Кел.

Я хочу сделать это снова.

Я хочу сделать больше.

Черт, отстой. Полный отстой. Я заслуживаю всех тех плохих слов, что ты говорил и чувствовал по отношению ко мне.

Теперь я знал, каково быть вором, и мне было неприятно. Я вообще не чувствовал, что чего-то добился. Но знал, почему молчал. Однако мне была не понятна причина ее молчания. Особенно с учетом того, на чем мы остановились в библиотеке.

Я не выдержал первым:

– У меня вопрос, мисс Ричардс.

– Я… – ее голос дрогнул. Он звучал так, будто Чарли плакала, а она не казалась мне плаксой. – Не могу обещать, что отвечу, доктор Маркетти.

– Это по поводу предсмертного письма.

– Тогда я точно не могу гарантировать ответ.

– Значит, это предсмертное письмо.