Телефон завибрировал от звонка. Черт, это, должно быть, Эбигейл. Я так опоздала.
Я достала телефон из сумки и ответила, не проверив номер звонящего.
– Алло?
На другом конце провода воцарилась тишина.
– Алло?
Ничего.
Я уже хотела повесить трубку, когда он наконец заговорил.
– Все нормально? – его голос звучал напряженно. Почти нежно.
Я чуть не рухнула на колени прямо посреди улицы. Закрыла глаза, сделав глубокий вдох.
– Да. Откуда у тебя мой номер? – я специально оставила этот раздел пустым в его форме для пациентов.
– Список контактов. Я нашел его после того, как ты ушла.
Он лгал. Ничего подобного не было. Как бы Тейт ни раздобыл мой номер, ему пришлось ради этого потрудиться. Это заставило меня улыбнуться. Как и тот факт, что он помнил мои слова с того дня, когда мы убирали в комнате Келлана.
– Пенни за твои мысли, – прошептала я ему еще хриплым голосом.
– Я хотел бы видеть больше тебя и меньше твоей одежды. Пенни за твои.
Вместо этого я покачала правой ногой и вздохнула.
– Думаю, мне стоит поторопиться, пока у меня не возникли проблемы из-за опоздания. Прощай, Тейт.
Глава пятидесятая
Я чувствовал себя преступником, совершившим преступление после нескольких недель подготовки.
С того момента, как я впервые увидел Шарлотту Ричардс, я хотел поцеловать ее. Наконец-то я это сделал, и конец света не наступил. Полиция Нью-Йорка не стучалась в мою дверь с ордером на арест за преследование. Сатана не поднялся на лифте на Землю и не вручил мне билет в Ад.
Я поцеловал ее, и конец света не наступил.
Я поцеловал ее и даже наполовину не чувствовал себя таким виноватым, как должен был.
Я поцеловал ее, и вскоре, если бы это зависело от меня, я сделал бы гораздо больше, чем просто поцеловал ее.
Глава пятьдесят первая
Если бы книги были мужчинами, они были бы бабниками, которые встречались со всеми джессиками в районе трех штатов, изменили бы тебе с твоей лучшей подругой и бросили ради твоей сестры, написав об этом в эсэмэске.
Я знала себя достаточно хорошо, чтобы понимать: я не переживу книги. Они разорвали меня в клочья. Я никогда не встречала неодушевленного предмета, столь талантливо разбивающего сердца, как книга. Вот почему отложила чтение «Милого Яда» до вечера пятницы, прекрасно понимая, что к концу буду сплошным месивом из слез и соплей.
Я подождала, когда Лия уйдет на дополнительные вечерние занятия по микроблейдингу, – хотя мы сейчас почти не признавали друг друга, – а потом заперлась в своей комнате, включила плейлист, полный любимых групп Келлана (Anti-Flag, Antischism, Anti System и тому подобное), и вытащила рукопись из потайного места под кроватью.
Она была толстой. Толще, чем предполагалось по количеству страниц, со стикерами пяти цветов, комментариями с отметками времени, нанесенными чернилами рядом с текстом, и таким количеством страниц с загнутыми углами, что эти заметки стали бесполезными.
Я открыла рукопись на первой попавшейся странице. Столбец был усеян заметками, адресованными мне. Как будто Келлан просмотрел всю рукопись, зная, что я ее закончу.
И с буквального начала тоже, если учесть, что первый комментарий с отметкой времени был датирован следующим днем после нашей встречи. Келлан начал писать в восьмом классе. Возможно, он и не закончил бы тогда, но то, что он так рано начал рукопись…
Из своих любимых авторов я мало помнила тех, кто написал свои первые книги примерно в этом же возрасте.
С.Э. Хинтон и «Аутсайдеры».
Мэтью Грегори Льюис и «Монах».
Кристофер Паолини и «Эрагон».
Мэри Шелли и «Франкенштейн».
Келлан Маркетти был блестящ и никогда не позволял себе блистать.
Я судорожно сглотнула, отказываясь понимать, что это значит. Мне нужно было относиться к этому прагматично. Так, как если бы я была агентом, а это книга автора, которого я представляла.
Хорошо, что текст выглядел полностью законченным. Триста сорок шесть страниц одинарным интервалом. Готовым к редактированию. Плохо, что я была знакома с процессом редактирования, но никогда не делала этого сама.
Я перелистнула на первую страницу и обратила внимание на заметку на полях, в которой говорилось: «ДИКС, СНАЧАЛА ПРОЧТИ ЭТО!» Что ж, я так и сделала.