Милый яд

– Я никогда этого не говорила, – Чарли прочистила горло, и я услышал шуршание бумаги. Большого количества бумаги, судя по тому, сколько времени ей потребовалось, чтобы успокоиться. – Не принимайте мои слова на веру. Обратите внимание на его слова. Келлан писал в послании, что это не предсмертное письмо.

Я провел костяшками пальцев по горлу, чувствуя, что у меня там что-то застряло.

– Так, значит, это просто последнее письмо, которое он написал?

– Да, – она рассмеялась. Угрюмо, как смеются люди, когда на самом деле не видят ничего смешного. – На самом деле почти дословно он так и говорит в письме.

Говорит.

Я никогда не понимал, почему люди говорят о написанном слове в настоящем времени, как будто это еще происходит. Автор может быть мертвым, а читатели все равно скажут: «Рэй Брэдбери пишет о цензуре. Харпер Ли борется с расизмом. Ф. Скотт Фицджеральд возвращает нас в эпоху джаза. Келлан Маркетти был одновременно и убийцей самого себя, и увековечивателем».

Я сказал это вслух, и Чарли рассмеялась.

На этот раз по-настоящему.

– У него был талант добиваться желаемого, – прошептала она, как будто посвящала меня в секрет.

– За исключением тех случаев, когда я ему мешал.

– Что ты делаешь, Тейт?

– Разговариваю с тобой.

– Я имела в виду, что с твоими чувствами? – ее голос стал громче. Я представил, как она морщит нос, как это бывало всякий раз, когда мы спорили. – Я пришла к тебе домой не для того, чтобы снова заставить тебя развалиться на части.

– Во-первых, я никогда не был цельным, Чарли.

– Может и нет но ты научился жить с горем, – она сделала паузу. – Я не хотела тебя расстраивать.

Мне нечего было на это сказать, поэтому я не ответил. Мы подходили уже к двадцатой минуте, а я до сих пор чувствовал себя жвачкой под ботинком. Чарли принадлежала Келу. Я даже это не мог оставить незапятнанным.

– После смерти Келлана я встретилась с директором Сент-Пола, – призналась она.

– Да?

В то время она была совсем ребенком. Но что-то подсказывало мне, что Чарли сделала много взрослых поступков для людей, которых она любила.

– Да.

– Что ты сказала?

– Я обвинила ее в том, что она не защитила Келлана лучше. Над ним регулярно издевались. Я имею в виду, физически, Тейт.

Я покачал головой, пытаясь вспомнить, видел ли когда-нибудь синяки на Келе.

– Настолько плохо?

– Плохо. Отвратительно, – она дала мне время переварить ее слова. – Учителя знали. Вся школа знала. Но эти дети платят огромную ежегодную плату. Их родители занимают влиятельные посты в городе. Даже в стране. Никто не хотел тыкать эту взрывоопасную ситуацию десятифутовым шестом. Шумиха, которую бы подняла стипендиатка с мертвыми родителями и сломленной сестрой, не сработала бы.

Последняя фраза прозвучала так, словно предназначалась ей. Как будто она пыталась убедить себя в том, что пыталась. Это напомнило мне, как много я мог бы сделать.

– Директор ничего не сделала, – в ее голосе появились жесткие нотки. – Келлан ничего не сделал. Однажды я пыталась поговорить с ним во время обеда. Все прошло не очень хорошо. Поэтому я оставила письмо в кабинете директора Брукс. Келлан узнал и разозлился на меня за то, что я его заложила. В конце концов, ничего не произошло. Издевательства не прекращались. Какое-то время я искала, кого обвинить, и директор была самой легкой мишенью.

– Что она сказала, когда ты пришла к ней?

– Она попросила меня не распространять слухи. Думаю, прикрывала свою задницу.

– Определенно прикрывала свою задницу. На похоронах Кела она сказала, что понятия не имела, что происходит. Как будто я поверил ей, а незнание освобождало ее от ответственности за то, что происходило у нее в школе.

Чарли промычала в знак согласия. Возможно, я впервые позволил себе выплеснуть злость из-за случившегося с Келланом на того, кто чувствовал то же самое.

– Еще она отправила меня к школьному психологу после того, как я предъявила ей претензии.

– Что сделал психолог?

– Он дал мне брошюру о горе. Точно такую же он подарил мне после смерти моих родителей, но вряд ли это помнил. Я перечитала ее еще раз. Он посоветовал мне найти того, кто заставит меня почувствовать себя лучше, – она фыркнула, еще больше заводясь. – Какой идиотизм. Как будто чувак, который написал брошюру, никогда никого не терял. Это горе! Единственный человек, который может заставить тебя чувствовать себя лучше, мертв. Вот почему это так чертовски больно.

Чарли замолчала.

Я ничего не сказал. Не хотел, чтобы она замолкала. На самом деле, я цеплялся за ее слова, жаждая всего, что она могла бы рассказать мне о моем брате. Мне казалось, что я впервые знакомлюсь с Келом через Чарли.

– После этого я обратилась к книгам, – сказала она на сороковой минуте нашего разговора. И ни минутой позже. Как если бы Чарли смотрела на таймер, отсчитывающий время.

Я задавался вопросом, решила ли она заранее, как долго позволит продолжаться этому разговору. В конце концов, это было опасно.

Я хотел ее.

Она в каком-то долбаном смысле тоже хотела меня.

Мы скорбели о Келлане и в то же время предавали его.