Мимикрия

Теперь, по прошествии стольких лет, сложно сказать, какое событие послужило катализатором всему. Вернее сказать, их было несколько, но самым судьбоносным для себя я считаю тот, когда отцу становится плохо. Ужин уже закончился, но отец не встает из-за стола, и мы с матерью тоже сидим. Он рассказывает о своей ссоре с Томасом Шепардом, своим лучшим другом. Я давно потеряла нить этой беседы. Я думаю о том, как бы поскорее подняться к себе в комнату, открыть окно и впустить в дом Дикого. Дважды в неделю он играет в Тарзана, лазая по балконам и окнам нашего дома. Время уже почти восемь, а значит, он уже где-то под окнами. Дурманящее разум желание приятной истомой прокатывается по моему телу, когда я слышу пронзительный вопль матери. Я выныриваю из своих грез, и картина перед глазами заставляет мое сердце сжаться от ужаса. Лицо отца перекошено. Он сидит на своем месте, но я вижу, как накреняется его тело. Мать пытается его удержать, но он тяжелый. Еще одна секунда – и он падает на пол. Я вижу, как из правого угла рта стекает слюна. Его глаза мечутся в глазницах. Ему страшно. Нам всем страшно.

Я чувствую, как у меня трясутся ноги и руки. Тормошу отца, пытаюсь с ним говорить. Мои слезы катятся по щекам и капают ему на лицо. Впервые он не ругает меня за слабость. Впервые он молчит, а мы с матерью никак не можем закрыть рты. Мы говорим, орем, причитаем.

«Скорая» приехала быстро. Это дает мне надежду думать, что с отцом все будет в порядке. Мы отделаемся только испугом. Иначе и быть не может.

Мы с матерью сидим в просторном коридоре под дверью с табличкой «Реанимация». Дикий привез нас сюда, но я его больше не вижу. У меня нет желания думать или осуждать его за бегство, и тем не менее я ловлю себя на мысли: он ушел. Даже не попрощался, не предложил помощи. Просто взял и ушел. Молча. Настоящий мужчина. Я стараюсь думать об отце, но постоянно возвращаюсь к Дикому. Злюсь на него. На себя. А больше всего на то, что моя злость ничего не изменит. В этой глуши под названием Клайо в штате Алабама Дикий лучшее, что я могу себе отхватить. Я знаю. Я проверяла.

Двери распахиваются широко и беззвучно. Перед нами стоит мужчина в униформе цвета морской волны. Смотрю в его глаза, и земля под ногами превращается в зыбучие пески. Я чувствую слабость в коленях. Крепко держу мать за руку, пытаясь разобрать хоть слово из его тягучей речи.

– М-м-н-не-о-оч-е-е-нь-ж-жа-а-ль…

Дальше я не слышу. Я ору. Ору во все горло, плотно сжимая глаза. Вокруг становится темно, тихо и спокойно.

***

Мои худшие опасения не подтвердились. Сердце отца все еще бьется. Но у него случился обширный инсульт. Теперь только внешнее сходство напоминает о том, что этот молчаливый человек в инвалидном кресле – мой отец. У меня внутри все рвется на части, когда наши взгляды встречаются. В его глазах нет былой уверенности и твердости, они мягкие и затравленные, как у того кота, что жил у нас дома в детстве. Мать его кастрировала на третий день, после того как он начал метить территорию. В тот день кот по кличке Блот потерял интерес к жизни. В глазах отца я вижу такую же безнадежность и отчаяние. Он словно заперт в клетке, только ключа от нее у меня нет. Ни у кого нет. Последствия инсульта необратимы. Я читала. Никогда не любила читать. У меня от этого болят глаза. Но медицинский справочник прочла. Болезнь отца рушит мою жизнь. Не то, чтобы она у меня была такой яркой и значимой, но это моя жизнь. Я была на нижней ступени карьерной лестницы, а теперь даже не знаю, где я.

Сижу в офисе отца. Хотя едва ли так можно назвать каморку, которую он два года назад пристроил к сараю. Сюда он уходил по утрам под предлогом работы. Сюда он никого из нас не пускал. Это было только его пространство. А теперь я вторглась в него, даже не спросив разрешения. Здесь грязно. Пыль на подоконнике лежит таким слоем, что отмыть ее не удастся вовек. Да я и пытаться не стану. В своей спальне я перестала убирать, когда мне исполнилось пятнадцать. Даже представить не могу, что может заставить меня начать прибирать здесь. Искать деньги, ценные бумаги и закладные – это все, что меня интересует.

Я здесь одна, не считая Бадди, моего старого золотистого ретривера. Тяжело процокав своими когтями по деревянному настилу, он ложится в угол. Я вижу, как у него смыкаются глаза, слышу его свистящее дыхание. Оно меня успокаивает, а вот цифры в отцовых отчетах заставляют сердце биться чаще. Последние лет пять он постоянно жаловался на то, что ферма перестала приносить доход и мы едва сводим концы с концами. А так как наша жизнь всегда являлась отражением этого суждения, я никогда не придавала излишнего внимания его неутешительным прогнозам. И все же он не врал. Хотя бы в этом он был с нами предельно честен. Денег на счетах нет. А сбережений на черный день, спрятанных под половицей, в стене или еще каких потайных отделах, я не нашла.

– Ого, как тут все интересно! – присвистнув, говорит Дикий, без стука входя внутрь.