Мимикрия

Она приснилась мне три недели назад, впервые за последние несколько месяцев тишины и покоя. Она тянула ко мне руки. Пыталась увлечь за собой на самое дно. Стоит мне вспомнить этот сон, как меня тут же прошибает холодный пот. В детстве я рассказывала маме о своих кошмарах. В такие минуты она гладила меня по голове, читала молитву, и чудовища отступали. Но то, что случилось с Самантой, не сон. Этого чудовища молитвами не усмирить.

Глава 4

Такси останавливается у родительского дома. Я узнаю наш почтовый ящик, и адрес, указанный на нем, верный. И все же дом выглядит совсем не так, как я помню. Краска на заборе облезла, и в стройном ряду реек появились широкие дыры. Ставни покосились, и фонари на крыльце не горят. Дом в серости и упадке, и только тусклый свет в гостиной, говорит мне о том, что он все еще жилой. Расплачиваюсь с таксистом и, подхватив сумку, выхожу из машины. С минуту стою не двигаясь. Провожу пальцем по забору. Озираюсь по сторонам, но на улице темно и тихо. В соседнем доме, что находится в ста футах от нашего, горит свет, и, кажется, я даже слышу мужские голоса. Как их звали? Кажется, там жили Фостеры, Бредли и Миранда. А еще у них была дочка и большой пес по кличке то ли Рокки, то ли Рорри. Интересно, они все еще там живут? Закусываю губу, поднимая голову к небу. С тех пор как сбежала, все вокруг стало другим. Да и я уже совсем другая. Глубокий вдох, и я делаю первый шаг к родительскому дому.

В ушах начинает шуметь, и я чувствую, как ком подступает к горлу. Все эти годы я не раз пыталась представить себе, какой будет эта встреча. Но моя фантазия была слишком далека от действительности. В моих грезах я возвращалась в родительский дом с высоко поднятой головой. Смеялась, глядя в изумленные лица сестры и отца. Тонула в объятиях матери, а потом долго и упоительно рассказывала ей на кухне о своей жизни в большом городе. Об успешной карьере журналиста и писателя. О любящем муже и счастье материнства.

Но сейчас, когда от двери меня отделяет всего один шаг, голова моя опущена. У меня нет сил ни смеяться, ни делиться впечатлениями о пройденном пути. Отца и сестры больше нет в живых. Враги повержены. В доме только мать. Но ждет ли она меня?

Поднимаю руку и трясущимся пальцем нажимаю на звонок. Тишина. Звоню еще раз.

– Чего трезвонишь? – ворчит мать, открывая дверь.

Наши глаза встречаются. И нет ни тени сомнения в том, что она знает, кто я. Нас с Самантой путали все. И только родители, казалось, могли различить нас даже с закрытыми глазами. Я Сарра, и я вернулась домой. У меня больше нет сил сдерживаться. Я падаю перед ней на колени, утыкаясь лицом в живот. Слезы душат меня, и я ору в голос, чувствуя, как ее теплые ладони нежно гладят меня по волосам.

***

Мама усаживает меня за стол. И мы молча сидим, глядя друг другу в глаза. Годы разлуки непреодолимой стеной стоят между нами. Она не знает, что сказать, а я не знаю, с чего начать. Неловкое молчание давит на меня, словно бетонная плита. Хочется встать, взбежать по лестнице наверх и, хлопнув дверью, плюхнуться на свою кровать. Это видение такое яркое, что я даже слышу, как скрипят пружины под тяжестью моего тела, чувствую, как пуховое одеяло ласкает кожу, а слезы обиды обжигают щеки.

Отвожу взгляд в сторону и с облегчением понимаю, что внутри дома за эти годы мало что изменилось. На полу все те же тонкие вязаные дорожки с колониальным рисунком. Старый диван с ворохом мягких подушек. Синие и голубые занавески на окнах. Раньше они мне казались модными и яркими, но сейчас в них не больше красоты, чем в старом холсте, что до сих пор висит над камином. Собака на лету хватает подстреленную дичь. Это картина была гордостью отца, мнившего себя великим охотником. Он ее любил, а я ненавидела. Всегда. Отца я тоже ненавидела. А еще Саманту.

– Почему ты не писала и не звонила? – нарушает гнетущую тишину мама. – Я все эти годы места себе не находила. Где ты была?

Ну вот началось.

Я предпочитаю начать свой рассказ с самого легкого. С того, как и почему в моей голове появилась идея сбежать. Мама внимательно слушает, словно я читаю ей сказку на ночь, а не делюсь своей историей. Ни единого вопроса, ни возражения. Только в тот момент, когда я рассказываю ей про Рона, она прикрывает рот ладошкой и тихонько читает молитву. Я опускаю подробности того, как он меня изнасиловал, но, думаю, ей это понятно и без слов. Про Джима я не говорю. Ту часть своей жизни я и сама предпочитаю забыть. Вычеркнуть из памяти.

– Так ты все эти годы колесила по стране с цирком? – спрашивает мама, когда я делаю паузу, чтобы собраться с мыслями.

– Нет, но давай вернемся к этому завтра, сегодня ведь День благодарения, – отвечаю я, выгадывая себе время для создания правдоподобной истории. Работа в журнале «Фокус» и встреча с Дэвидом – все это уже больше не про меня. Это история Саманты.

– Конечно, конечно, – охотно соглашается мама.