Мимси Покет и дети без имени

Братча из фургона доставали Пётр и Большой Каль. Не было ни гроба, ни верёвок, поэтому тело, завёрнутое в одеяло, пришлось опускать в могилу вертикально. Потом Пётр спрыгнул в яму, чтобы помочь могильщикам его уложить. Когда он вылез обратно, то был так бледен, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.

– Бессмысленно, святой отец, – сказала Чёрная Дама маленькому священнику, который махал кадилом. – Ни проповеди, ни отпевания. Никто не знает даже имени этого мальчика.

– Братч, – буркнул Каль. – Вот его имя.

Все молча смотрели, как полетели вниз первые комья земли. Некоторые бесшумно шевелили губами, словно читали молитву. Никто не плакал, было слишком холодно, и, возможно, слёзы просто замерзали, не успев выкатиться из глаз. Дети не слишком грустили (ну, разве что чуть-чуть, ведь один из них покоился теперь там, холодный, как ледышка), но мероприятие было слишком серьёзным и торжественным, и они стояли, засунув руки поглубже в карманы, и не знали, как себя вести.

Когда яму засыпали, на одном её краю установили кол с прикреплённой дощечкой. Дети двинулись к выходу. Проходя, каждый косился на табличку – и те, кто умел читать, и те, кто не умел, – и вытирал нос рукой.

Надпись на табличке продиктовал Пётр, и госпожа Филипс прилежно записала всё слово в слово, обмакнув кисточку в чёрную краску:

Здесь, под землёй, лежит тот, кого звали Одноглазым, потому что у него был только один глаз.

– Что там написано? – спросила маленькая девочка.

– Заткнись, – ответил кто-то из детей. – На похоронах не разговаривают.

У них тоже не было имён, кроме тех, что они придумали себе сами, – даже малыша Швоба звали так, потому что его нашли в коробке из-под мыла «Швоб».

Интересно, спрашивали они себя, когда придёт их черёд, украсит ли кто-нибудь могилу букетом фиалок, как это сделала сегодня Чёрная Дама?

Мимси наблюдала за всем издалека.

Она сидела, прислонившись к кладбищенской стене, и ни о чём не думала. Котёнок спал, свернувшись клубочком под кителем, и казалось, у неё в груди тихонько бьётся второе сердце.

Потом Чёрная Дама села в свой автомобиль, шофёр захлопнул дверцу, и всё было кончено.

Одноглазый Братч наконец-то обрёл дом.

* * *

В комнате госпожи Спенсер собралось семь или восемь человек. В основном младшие. Они уселись вокруг: одни – на табуретах, другие – прямо на ковре в ногах у гувернантки.

В печи потрескивал огонь, и плитки на дымоходе ходили ходуном от ветра, воющего внутри.

Мадам Спенсер больше всего любила эти минуты. День выдался тяжёлый, и после кладбища маленькие лица так тщательно отдраили во время вечернего умывания, что они стали свежими и чистыми, как осенние яблоки.

Ещё одна сказка, и она отправит их спать.

– Жил да был, – начала она, – один утёнок – до того некрасивый, что даже родная мать поморщилась, когда увидела, как он выбирается из скорлупы…

Кто-то из малышей уже клевал носом. Они часто засыпали прямо посреди сказки, с открытым ртом и капелькой слюны на губах. Гувернантку это ничуть не обижало – наоборот, радовало. Дверь она всегда оставляла открытой – входи кто хочет. Иногда внутрь просовывали голову старшие, на минуту прислонялись к дверному косяку, а потом исчезали так же неожиданно, как появились.

Госпожа Спенсер делала вид, что ничего не замечает. Они могли скептически пожимать плечами, но даже старшие боялись того момента, когда наступает ночь. Поэтому каждый вечер после ужина она читала вслух своим твёрдым и ровным голосом. И на несколько мгновений создавалось ощущение, что где-то на земле есть место, где ночи не существует вовсе.

Маленькие сестрички Каля, которых здесь все называли Красотками, прибегали слушать сказки чуть ли не первыми. Они забирались на кровать, засовывали в рот палец и сидели, прислонившись друг к другу головами, отчего кудряшки так перепутывались, что казалось, шевелюра у них одна на двоих. Ну вот, думала гувернантка, с новыми детьми все комнаты Дачи оказались заняты, и эта мысль грела её и дарила ощущение полноты, словно теперь можно было наконец как следует приниматься за дело.

А ещё она думала о странной девочке в берете – той, что не разговаривает. Именно из-за неё госпожа Спенсер выбрала эту сказку, но Мимси так и не пришла. Чего и следовало ожидать. Она объявилась только на ужине, до краёв наполнила тарелку и сразу улизнула, будто что-то украла.

Возможно, было ошибкой доверить ей заботу о котёнке… Эта девочка твёрдая как камень. Похожая на сломанные игрушки, которые некоторые обитатели Дачи привозили с собой: кукол без головы, марионеток с порванными ниточками, расколотых солдатиков. Госпожа Спенсер как могла пыталась их починить.

Удастся ли отремонтировать и эту? Тут понадобится много мастерства и терпения…

Она продолжала читать:

– …Все смеялись над бедным утёнком. Даже родные братья и сёстры гонялись за ним, щёлкали клювом и больно щипали. А мать-утка мечтала поскорее избавиться от него, чтобы над ней перестал насмехаться весь птичий двор…