Министерство наивысшего счастья

Тило провела в этой лодке в ожидании весь следующий день, наблюдая, как Гульрез стирает пыль с мебели, разговаривает с баклажанами и хаахом в огороде на берегу. После скромного завтрака Гульрез показал Тило свою коллекцию, которую он хранил в большом желтом пакете из дьюти-фри международного аэропорта. На пакете красовалась традиционная надпись: «Смотри! Купи! Лети!» Гульрез выложил на стол все свои драгоценности — одну за другой. Это было нечто вроде книги посетителей: пустой флакон из-под лосьона после бритья «Поло», старые посадочные талоны, маленький бинокль, темные очки с одним выпавшим стеклом, захватанный экземпляр «Одиночного путеводителя», косметичка «Кантас», электрический фонарик, бутылка репеллента от комаров, бутылка жидкости для загара, пустая упаковка из фольги из-под противопоносных таблеток и голубенькие дамские трусики «Маркс и Спенсер», засунутые в жестяную коробку из-под сигарет. Он хихикнул, отвел глаза и, скатав трусики в трубочку, запихнул их в коробку. Тило порылась в своей наплечной сумке и добавила в коллекцию Гульреза ластик в форме клубники и контейнер, в котором обычно хранят грифели для цанговых карандашей. Гульрез, восхищенно улыбаясь, отвинтил крышку контейнера, потом снова ее завинтил. Немного подумав, он положил ластик в желтый пакет, а контейнер в карман. Потом он вышел из комнаты и вернулся с фотографией, на которой он сам был изображен с котятами на руках. Он протянул фотографию Тило с таким видом, будто вручал ей наградной сертификат. Тило приняла подарок с поклоном. Бартер был совершен к взаимному удовольствию сторон.

В разговоре, в котором Тило использовала хинди, а Гульрез зубодробительный урду, она выяснила, что слово «Музз-как» обозначало Мусу. Гульрез принес вырезку из газеты на урду с фотографиями всех, кто был убит в тот день вместе с мисс Джебин и ее матерью. Гульрез несколько раз поцеловал вырезку, показывая на маленькую девочку и молодую женщину. Постепенно до Тило дошел смысл рассказа: женщина была женой Мусы, а девочка — его дочерью. Фотографии были отвратительные, и разобрать черты лиц было решительно невозможно. Чтобы убедиться, что Тило все поняла правильно, Гульрез положил голову на сложенные ладони и закрыл глаза, как спящий ребенок, а потом указал пальцем на небо:

Они ушли на небеса.

Она не знала, что Муса был женат.

Он не сказал ей об этом.

Он должен был сказать?

Почему он был должен об этом говорить?

И почему она должна была возражать?

Она сама ушла от него.

Но она возражала, она была против.

Не потому что он был женат, а потому что не сказал об этом.

Весь остаток дня ее преследовал дурацкий малаяламский стишок, беспрерывно крутившийся в голове. Это был гимн сезона дождей, который пела, маршируя по грязи, армия детишек в трусиках — она была среди них, — шлепая по лужам вдоль раскисшего зеленого берега реки под проливным дождем.

Дум! Дум! Патталам
Сааринде витил кальянам
Аана пиндам чору
Атта вартхаду уппери
Козхи тхитам чаманди

Дум! Дум! Армия идет, несет
Обручальное кольцо в дом страны господ.
Рис — слоновий навоз!
Жаркое — гусениц воз!
Приправа — помет кур и коз!

Она ничего не понимала. Неужели это самая адекватная реакция на то, что она только что узнала? Она не вспоминала этот стишок с пятилетнего возраста. Но почему он лезет ей в голову именно сейчас?

Может быть, у нее прохудилась голова и ее заливает дождь? Или это просто была стратегия выживания разума, который спешил закрыться, чтобы не сделать глупости, стараясь придать какой-то смысл прихотливой сети, которая связывала кошмары Мусы с ее собственными.

Тогда у нее еще не было путеводителя, который подсказал бы ей, что в Кашмире кошмары — вещь общего пользования, они заразительны. Что они не хранили верность своим обладателям, они распутно влезали в сновидения других, не соблюдали никаких границ, подстерегали своих жертв в засаде и неожиданно обрушивались на них. Никакие укрепления, никакие заборы не могли сдержать их. Единственное, что можно было делать с кошмарами в Кашмире, — это обнимать их, как старых друзей, и обходиться с ними, как со злейшими врагами. Она научится этому искусству, и научится скоро.

Она сидела на обитой скамейке, вделанной в стенку крыльца плавучего дома, и созерцала второй закат. Темная ночная рыба (не путать с ночным кошмаром) вынырнула со дна озера и сглотнула с поверхности воды отражение гор. Как будто их и не было. Гульрез накрывал стол на двоих (он наверняка что-то знал), когда неслышно появился Муса, пришедший с кормы дома.

— Салам.

— Салам.

— Ты приехала.

— Конечно.

— Как ты? Как доехала?

— Хорошо. Как ты?

— Хорошо.

Стишок в голове Тило гремел, как симфония.

— Прости, что опоздал.