Министерство наивысшего счастья

Trav’ling lady, stay awhile
Until the night is over.
I’m just a station on your way,
I know I’m not your lover.

— Леонард Коэн.

— Да. Даже он не знает, что на самом деле он кашмирец, как не знает и того, что его настоящее имя Лас Коне…

Well I lived with a child of snow
when I was a soldier,
and I fought every man for her
until the nights grew colder.

She used to wear her hair like you

except when she was sleeping,
and then she’d weave it on a loom
of smoke and gold and breathing.

And why are you so quiet now

standing there in the doorway?
You chose your journey long before
you came upon this highway.

— Откуда он мог это знать?

— Лас Коне знает все.

— У нее была такая же прическа, как у меня?

— Она была цивилизованным человеком, бабаджаана, а не моут.

Тило поцеловала Мусу. Почти силой удерживая его в объятии, она прошептала: «Отойди, горец, от тебя ужасно воняет»

— Ты просто речная чистюля с равнины.

— Когда ты мылся последний раз?

— Девять месяцев назад.

— Я серьезно.

— Ну, где-то с неделю назад. Точно не помню.

— Урод вонючий.

Муса принимал душ очень-очень долго. Она слышала, как под струями воды он напевал песню Ласа Коне. Он вышел из душа голый, в полотенце, обмотанном вокруг пояса, источая аромат мыла и шампуня. От этого запаха Тило сдавленно рассмеялась.

— Ты пахнешь как летняя роза.

— Я на самом деле чувствую себя виноватым, — улыбнувшись, ответил Муса.

— Верю, ты действительно раскаиваешься.

— Еще бы, после недели моего несказанного гостеприимства в отношении вшей и пиявок мне стоило большого труда согнать их с насиженного места.

Они всегда подходили друг другу, как части нерешенной (а возможно, и нерешаемой) головоломки, — ее текучий дым гармонировал с его устойчивостью и солидностью, ее дух одиночества с его коллективизмом, ее странности с его прямолинейностью, ее беззаботность с его самоограничением. Ее спокойствие с его спокойствием.

Были, конечно, и другие элементы, которые просто не могли подходить друг к другу.

То, что происходило в ту ночь на борту плавучего дома «Шахин», было не столько любовным действом, сколько горестной элегией. Их застарелые раны оказались слишком свежими и слишком глубокими, чтобы их можно было быстро уврачевать. Но на один быстротечный момент они смогли соединить их, как накопленный карточный долг, и разделить боль поровну, не поминая ударов и не спрашивая, кто кому их нанес. На этот краткий миг они смогли отречься от мира, в котором жили, и приняли придуманный ими мир за настоящий. В этом мире «моуты» отдавали приказы, а солдаты закапывали себе в уши капли, чтобы лучше их слышать.

Тило знала, что под кроватью лежал автомат, но ничего не сказала по этому поводу. Она ничего не сказала и потом, когда были пересчитаны и расцелованы все мозоли Мусы. Тило лежала на нем, как на матрасе. Положив подбородок на сплетенные пальцы и подставив свой абсолютно не кашмирский зад сринагарской ночи. То, что путь Мусы снова привел его к ней, нисколько ее не удивляло. Она отчетливо помнила один из дней 1984 года (кто не помнит тот год?), когда газеты сообщили о том, что один кашмирец по имени Макбул Бутт, сидевший в тюрьме за убийство и государственную измену, был повешен в делийской тюрьме Тихар. Его останки были зарыты в тюремном дворе, чтобы могила не стала местом поклонения в начавшем уже тогда закипать Кашмире. Новость эта оставила равнодушными профессоров и преподавателей, не придавших ей никакого значения, но в тот вечер Муса сказал ей — спокойно и буднично, просто констатируя факт: «Когда-нибудь ты поймешь, почему для меня история началась только сегодня». Тогда она не вполне поняла смысл его слов, но напряжение, с которым они были сказаны, она запомнила навсегда.

— Как поживает королева-мать Керала? — спросил Муса, обращаясь к вороньему гнезду, в которое превратились волосы Тило.

— Не знаю, я не ездила к ней.

— Ты должна.

— Я знаю.

— Она — твоя мать. Она — это ты, а ты — это она.

— Это чисто кашмирский взгляд. В Индии все по-другому.

— Я не шучу. Я говорю вполне серьезно. Это нехорошо с твоей стороны, бабаджаана. Ты должна поехать к ней.

— Я знаю.

Муса провел обеими руками по спине Тило. То, что началось как ласка, превратилось в медицинское исследование. На какое-то мгновение он превратился в своего подозрительного отца. Он ощупал мышцы ее плеч, рук, спины.

— Откуда все это?

— Тренировка.