Министр любви [сборник рассказов]

— Ты странный тип, Оскар, — говорила она, — не думаешь о будущем — не купил место на кладбище! Не составил завещания! Ты легкомыслен, Оскар. Каким был, таким и остался ветрен и легкомыслен.

— Легкие мысли лучше тяжелых, — сказал он.

— Как вы там все живете, — продолжала она, — только настоящим, не думаете о будущем.

— Мы думаем о светлом будущем, — рассмеялся он, — ну, что у тебя нового, сестричка?

— Всё! Муж, дети, дом! И 70 лет! Главная новость… 70 лет! На западе очень быстро бежит время.

— На востоке еще быстрее, — заметил он, — мне 72! Кто твой муж?

— Датчанин, — ответила она.

— Ага… А дети?

— Тоже датчане…

— Интересно, — сказал он. — Мама бы очень смеялась, если б узнала, что ее внуки — датчане.

— Она любила селедку, — заметила Сельма, — может быть, это ее примирило бы с ее внуками.

— Ты единственная еврейка в вашей семье? — спросил Оскар.

— Я датчанка, — ответила она, — тут все датчане. Даже евреи. Еврей здесь не национальность, как у вас.

— У нас тоже не национальность, — сказал Оскар. — У нас это порода козлов — козлы отпущения! Вот сейчас одного старого козла выпустили попастись на датский лужок, пожевать свежей травки. У вас хорошая травка?

— Неплохая, — ответила она.

— Вот пожую — и обратно в хлев…

Они мчались по деревянной дороге. Желтела пшеница. Лежали коровы.

— Пастораль, — сказал он. — Приятно ехать по земле, чей король надел желтую звезду, правда, Сарра?

— Оскар, — ответила она, — возможно, ты не знаешь, но меня здесь зовут Сельма… 44 года…

— Сельма. — протянул он, — очень поэтично — Сель — ма… Папа искал тебе имя год. Полгода — Сарра, полгода Роха, ты была Сарра — Роха. На что папа убил год? Роха ты хотя бы оставила? Сельма — Роха — куда ни шло…

Дом Сельмы оказался замком. Краснели башни. Ржала лошадь. Лежал сенбернар.

— Я — на первом, Свенс с Олафом на втором, муж на третьем.

— А где Гамлет?

Она не поняла. Со стороны замка приближалась белобрысая команда.

— Знакомься, — сказала Сельма, — Свенс, Кристен, Олаф. А это мой любимый брат — Оскар, таскал для меня яблочки из соседнего сада.

Датчане кивали пшеничными головами.

Затем был королевский обед — фарфор, серебро, икра, лосось.

— Нет, нет, Оскар, куда ты садишься, ты слева от меня, Кристен — справа.

— «Как на кладбище», — подумал Оскар и сел.

Все начали молиться. Он налил водку.

— Оскар. — прошептала она, — неприлично, молитва…

— Это — мой Бог, — ответил он.

Первый тост был за королеву.

— Она тоже носила желтую звезду? — спросил Оскар.

— Положить тебе семги? — ответила Сельма.

Оскар ел, пил, дурачился. Рассказывал о своей жизни, о жизни в стране.

— Впервые ем чистыми руками, — смеялся он, — представляете — нет мыла! Один день моем руки, другой — шею, третьи — ноги…

Смеялся только он. Датчане понимающе кивали.

— Живем в состоянии войны, — продолжал он, — в каждой республике — свой фронт, национальный фронт — латышский, литовский.

И всюду — евреи! Почему, скажите мне, любой национальный фронт — это евреи?!! Главный латыш Риги — Абрам Клецкин.

Он от души хохотал. Датчане загадочно молчали.

— Я что‑нибудь не то говорю? — спросил он.

— То, то, им очень нравится!

— Почему ж они не смеются?

— Как это не смеются, — Сельма удивилась, — они гогочут!

— Я не вижу, — сказал он.

— В Дании, Оскар, гогочут иначе… Я их давно не видела такими веселыми.

Это заявление прибавило Оскару сил.

— А вот чем, по — вашему, отличаются русские евреи от западных, а? — пошел он в наступление.

Датчане наморщили лбы.

— Да это анекдот, Сельма, анекдот, пусть не думают, чего они наморщили лбы? Так вот — западные евреи живут на Западе, а русские евреи мечтают там жить.

Опять разнесся только его смех. Датчане серьезно молчали.

— Они сейчас тоже смеются? — неуверенно спросил Оскар.

— Ну, конечно, — ответила Сельма, — отведай омара. Или сыру. Вот с орехами, с кокосом, с коньяком. У вас, говорят, нету сыру?

— Утром. В очереди. Подсохший. Не с моими зубами! Помните байку: «Бога нет! А сыр есть?..»

И он опять расхохотался один. Становилось неловко.

— Простите, — сказал он, — я впервые за рубежом, простите…

Вскоре перешли к камину и расположились на узорчатых креслах. Потрескивали поленья. Кристен важно помешивал их кочергой, надев специальные перчатки, Олаф со Свенсеном что‑то раздували мехами.

Оскару налили коньяка. Он опять был в ударе. Изображал перестройку, гласность, ветер свободы.

— Когда дует ветер свободы, — вопил он, — флюгер танцует на крыше. От его смеха камин потух. Было тихо. За окном ржала только лошадь…

— Простите, — опять произнес Оскар, — впервые на Западе…

Сыновья вновь взялись за меха.

Он подлил себе коньяку: — Прости, сестричка, 72 года не выезжал…

Все молча смотрели на огонь. На городской башне пробило десять. Кристен с сыновьями встали и чинно откланялись.

— В чем дело? — удивился Оскар.

— Дания, — объяснила Сельма, — завтра рано вставать.

— Я думал, просидим всю ночь. Поболтаем. Вспомним прошлое.

— В Дании ночью не болтают, — сказала Сельма.

— Прости, родная. Профан… Ты помнишь наши взморские ночи?

Мама ставила топчан на балконе, мы спали под столом, на столе Зямка, а папа, — он…