Минная гавань

Это нескончаемое движение лодки со множеством ее отсеков и переходов представлялось Линькову длинным коридором в океанской бездне, по которому всем надлежало, не переставая, идти в ногу. И он шел вместе со всеми. Но вот споткнулся, пропустил вперед себя людей и растерянно озирается по сторонам, как бы отступив от своего главного пути и заблудившись в лабиринте неведомых тоннелей и переходов подводного мира. Он механически делал то же, что и все: умывался, ел, говорил. И тем не менее продолжал отсутствовать, как безнадежно опоздавший с берега юнга, без которого корабль вышел в море. Казалось, что среди тысяч людских судеб не сыщется положения худшего, чем у него. Единственное, что было бы еще более неприятно, как он думал, — это неизбежные соболезнования друзей. И хотя так издавна принято поступать из вежливости, если не из сострадания — Владимир это понимал, — ему не хотелось притворяться, как он тронут чьим-то вниманием. Среди равных он во всем хотел оставаться равным. И всеми силами души ему хотелось превозмочь, пересилить себя, чтобы никому не давать повода ни к состраданию, ни к жалости.

Прежде чем войти в первый отсек, Линьков крепко прикусил губу. Физическая боль вернула его к действительности. Выждав мгновение, отворил тугую крышку переборочного лаза и просунулся через отверстие в носовое помещение лодки. Старшина Чесноков, который у торпедных аппаратов что-то рассказывал окружившим его матросам, скомандовал «Внимание». Владимир окинул взглядом неярко освещенный отсек, напоминавший длинный тоннель, по сторонам которого в три яруса протянулись подвешенные на цепях матросские койки, и пошел навстречу ожидавшим его людям…

— Чем занимаетесь, старшина? — спросил Владимир негромким, хрипловатым голосом, который даже ему самому показался чужим.

— Решил их по устройству лодки погонять, — старшина кивнул на моряков, — механик завтра будет принимать зачеты по живучести.

— Дело нужное, — согласился Линьков. — И вот еще что… — Он потер небритую щеку, с трудом сосредоточиваясь, чтобы не глядеть на старшину пустым, отсутствующим взглядом. — Как закончите, я сам немного поспроша́ю, для верности.

— Есть, товарищ капитан-лейтенант, — ответил старшина, как всегда, спокойно, весело и просто. — Мы, собственно, все готовы, только вот Гущин…

— А что Гущин?

— Первый раз будет сдавать.

— Что скажете? — Линьков повернулся к Гущину.

Матрос застенчиво и мягко улыбнулся, пожав плечами, словно давая понять, что он тут ни при чем. Как судьбе его и начальству будет угодно, как повезет…

Линькова едва не передернуло от этой молчаливой скромности. И снова явилось против Гущина раздражение, вспомнил о тех самых роковых минутах, которых не хватило, чтобы услышать прощальные слова жены.

— Пробоина справа по борту, — сказал Линьков, недобро глядя на Гущина и показывая ему то место, где эта пробоина могла быть, — приступайте.

— Вот здесь? — наивно переспросил Сенечка, как бы удивляясь, действительно ли в таком неудобном для него месте может оказаться повреждение корпуса.

Линьков про себя выругался.

— Время! — напомнил старшина.

Маленький, круглый Сенечка сорвался с места. Нырнув головой в узкий промежуток менаду верхней и нижней койками, так что видны остались его оттопыренный зад и короткие ноги, он принялся налаживать между шпангоутами струбцину. Старшина придирчиво глядел на секундомер, который по-тренерски, будто священный амулет, всегда носил при себе на крепкой, жилистой шее, пряча его на длинном шелковом шнурке между робой и тельняшкой.

— Готово! — радостно крикнул Сенечка, все еще барахтаясь между койками.

— Не «готово», а как? — удовлетворенно придрался старшина, щелкнув кнопкой секундомера.

Сенечка выбрался из своего закутка, счастливо улыбнулся пухлыми губами и доложил, как положено по уставу:

— Пробоина справа по борту заделана. Течи нет.

— Уложился, — голосом неподкупного арбитра сообщил Чесноков Гущину, — в запасе имеешь две секунды.

Матрос в ожидании полагающейся похвалы поглядел на Линькова. Но тот нахмурился еще больше.

— Доложите-ка, Гущин, ваши обязанности по боевому расписанию.

— Так. По боевому? — не утерпев, переспросил-таки Сенечка и стал решительно перечислять свои обязанности.

— Гущин, — рассерженно перебил его Линьков, — когда вы перестанете переспрашивать? Надоело! Поставлен вопрос — отвечайте. И никаких…

Сенечка обиделся и продолжал говорить не так бойко и уверенно, как начал.

— Точнее, точнее, — все поправлял его Линьков, хотя в душе чувствовал, что не надо этого делать: матрос отвечал неплохо.

Вот Сенечка взглянул исподлобья на Линькова. Они встретились глазами, и матрос замолчал.

— Гущин, у тебя что, бензин вышел? — удивился старшина.

Сенечка, опустив голову, разглядывал носки своих до блеска начищенных ботинок.

Линьков почувствовал, как в нем начинает закипать нестерпимая беспричинная злоба не то на Гущина, не то на кого-то еще, кто ему все время досаждал.