Минная гавань

Захара под руки повели к люку. В душевой с него сняли окостеневшую одежду, уложили на лавку и, как наказывал доктор, принялись нещадно растирать спиртом. С послушным безразличием он делал все, что ему приказывали: сгибал и вытягивал ноги, потряхивал руками, переваливался с боку на бок. Всезнающий и всемогущий боцман обрабатывал его тело с такой профессиональной изощренностью, будто состоял в должности массажиста при знаменитых сандуновских банях. От этой процедуры к Ледорубову возвращалось ощущение собственного тела. Кожу саднило, мышцы ломило. Приняв горячий душ и напившись чаю, он окончательно пришел в себя.

Тральщик дрейфовал у острова до тех пор, пока продолжалась операция. Наконец семафором передали, что опасность миновала: матрос будет жить. Голанд решил остаться на острове и при первой же возможности переправить больного на материк. Вертолет стоял наготове, ожидая лишь улучшения погоды.

Получив разрешение возвращаться в базу, Пугачев распорядился ложиться на обратный курс.

Настроение у Ледорубова стало таким бодрым, словно он хорошо отдохнул и выспался. От сознания удовлетворенности собой будто прибыло силы. Ему хотелось говорить, двигаться, что-то делать. Захар оделся во все сухое и пошел на вахту.

— Валяй вниз, — предложил Семен, — согрейся, отоспись как следует. Я за тебя отстою.

— Ни в коем случае, — запротестовал Захар. — Вахта моя. Значит, и стоять мне. После такой купели я как новорожденный.

— Добро, коли так, — согласился Пугачев и, поманив друга пальцем, шепнул ему на ухо: — В кубриках сейчас только и разговору что о тебе. Видал как?.. — Семен многозначительно поднял брови — такое, мол, надо ценить.

Захар, усаживаясь в кресло, сокрушенно покачал головой, как бы говоря: «Нашел тоже, чему удивляться…» Тем не менее он был доволен, что смог сделать человеку ощутимое добро и тем самым нравственно возвыситься в собственных глазах. Не так давно ему казалось, что, развивая способность к рациональному мышлению, он навсегда убил в себе простые человеческие эмоции, живую непосредственность: с недоверием реагирует на обыкновенный смех, осторожно относится к проявлению доверительности. А ледяная балтийская вода будто взяла и смыла все условности в его представлении о людях. Ледорубову теперь хотелось как-то по-другому жить, работать, мыслить.

«А Стыков молодчина все-таки, — подумал Захар, обращаясь взглядом к рулевому, который сидел в соседнем кресле. — Не останови его, так он не раздумывая прыгнул бы за мной в воду». И сказал ему:

— Насчет создания у нас конструкторского бюро — ваша идея?

— Не только моя, — отозвался рулевой, не отрывая глав от репитера.

— И что же вы решили?

Стыков на это лишь пожал плечами: что же, мол, получится без вас… вы ведь отказались нам помочь…

— Ну что же, давайте попробуем, — сказал Ледорубов. — Составьте список всех желающих и завтра представьте его мне. Денька через два проведем организационное собрание.

— Значит, так, — Стыков возбужденно заерзал в кресле, — Лещихин, Колесников, Помигуев…

— Все, все. Потом, — прервал его Захар. — Лирическая минута кончилась. Не забывайте, что мы на вахте.

Тральщик беспорядочно валяло с борта на борт и с носа на корму. Когда он не попадал в такт колыхания волны, море, будто осерчав, резко всхлестывало до самой надстройки, норовя тяжелой лапой пришлепнуть его за непослушание.

Холодало с часу на час. Началось обледенение. Леера, мачты, антенны, палубные механизмы — все стало покрываться белой ледяной коркой. Вскоре тральщик более походил на бродячий айсберг, чем на боевой корабль. Захар, как и все, кто вместе с ним стоял вахту, понимал, какая надвигалась беда. Потеряв остойчивость, корабль мог перевернуться под тяжестью беспрестанно нараставшего льда.

И снова колокола «громкого боя» прервали тишину отсеков. Морякам предстояла нелегкая работа, чтобы в схватке с морем отстоять свой корабль.

Все свободные от вахты выбрались на верхнюю палубу. Обвязавшись прочными капроновыми шкертами, чтобы не смыло волной за борт, принялись скалывать лед. В дело пошли топоры, кирки, лопаты.

Сменившись с вахты, Ледорубов присоединился к матросам. Он орудовал топором с такой силой, что вскоре вспотел.

— Старшой, а ты сегодня полностью оправдываешь свою фамилию, — заметил Зубцов, дробно стуча красным пожарным ломиком по палубе. — За тобой не угонишься.

Захар задорно подмигнул ему и продолжал сбивать с лееров звонкий, легко крошившийся лед.

7

В Минную гавань тральщик вернулся к вечеру следующего дня, еще засветло. Когда Захар сошел на берег, то не узнал городка. Пушистый, первозданной белизны снег преобразил его. Деревья и заборы нарядились кружевным инеем, на крышах домов будто нахлобучены заячьи шапки, из которых струйками исходил дым. Знакомую улицу так засугробило, что Захар еле пробился к дому, петляя по узенькой тропке и поминутно проваливаясь в глубокий снег.

Он истопил печку, вскипятил чайник. Хотелось побыть одному и ни о чем не думать — просто отдыхать. Но в дверь постучали. Соседка передала ему почту, накопившуюся за несколько дней.