Минос, царь Крита (СИ)

— Ты решил сделать пир по египетским обычаям?

— Тебе же нравится этот народ? — отозвался он, снова расплываясь в довольной улыбке.

— Надеюсь, ты не собираешься во всем следовать их обыкновениям? — бросил я.

Сарпедон едва сдержал смех.

— А что такого? — вмешался в наш разговор Милет.

— Говорят, египтяне столь невоздержанны в своих пирах, что некоторых гостей начинает тошнить! — расхохотался Сарпедон. — Что, конечно, не может нравиться моему всегда и во всем умеренному брату! Ты не тревожься, Минос. Угощение — не единственная радость, которая ждет тебя сегодня.

Он хлопнул в ладоши. Распорядитель пира, сияя сладкой улыбкой, подскочил к хозяину, выслушал его приказ. Вскоре в залу вошла вереница девушек, одетых в узкие белые платья. Плечи их покрывали широкие ожерелья, а на головах красовались огромные, мелко завитые парики из овечьей шерсти и пальмовых волокон. Я про себя отметил, что все они — природные египтянки: рабыни, прислуживавшие знатным дамам во дворце.

Девушки несли двойные флейты, систры, арфу и даже египетскую лютню с длинным, тонким грифом. Их подкрашенные сурьмой глаза возбужденно сияли, на губах играли милые улыбки. Устроившись в стороне, они дружно завели мелодию.

Мотив песни был чуждым для нашего уха, но сладостен и приятен. Рабы тем временем наполнили чаши, и Сарпедон, подавая пример гостям, приступил к угощению.

Вкус египетских яств оказался столь же непривычен для меня, сколь их запах. Инпу немало рассказывал мне о Та-Кемет. Я внимал чужеземной мудрости, наслаждался их песнопениями, знал, как должно держать себя с египтянином, чтобы ненароком не обидеть его. И вот надо же! Мой брат сумел мне показать неизвестное об этой стране.

— Откуда удалось тебе узнать секреты египетских стряпух? — удивился я.

Сарпедон расхохотался:

— Это не сложно. Дворец наводнен пленными египтянками, которых ханаанеяне скупают у царей-пастухов! Смотри, Минос, среди тех, кто будет услаждать наши взоры и слух, ты не увидишь ахеянки или жительницы Баб-Или, они все рождены в твоей любимой Та-Кемет. Как ты думаешь, будут ли торговцы везти через виноцветное море ту, что не искусна в музыке, пении, танце или хотя бы в приготовлении пищи? Видно, ты слеп и глух, и давно не бывал во дворце матери своей, если дивишься этому.

— Наверно, ты прав, — не стал спорить я. — Никогда мне в голову не приходило искать мудрости этой древней земли у пленных жен.

— Мудрости! — фыркнул Сарпедон. — Тайн жрецов! Попробуй вот эту утку, брат, и ты поймешь жителей Египта куда лучше, чем пялясь ночи напролет в пыльные свитки папируса.

Я пожал плечами, отщипнул кусок мяса и отправил в рот. Действительно, вкусно.

Тем временем на середину зала выскочили обнаженные плясуньи, чьи одежды состояли лишь из разноцветных лент, обвивавшие их стройные тела. Волосы каждой из них были заплетены в косу, удлиненную почти до пят лентами; на конце этой удивительной плети красовались тяжелые каменные шары, размером не меньше куриного яйца.

Пирующие восторженно закричали, многие захлопали в ладоши. Музыка египтян явно была любима не только мной.

Мелодия зазвучала веселее. Девушки с систрами запели песню по-египетски. Танцовщицы, воздев руки, принялись плавно двигаться. По мере того, как мелодия убыстрялась, они начали красиво изгибаться, резко поворачивая головы. Их косы взлетали в воздух и извивались, как змеи, выписывая замысловатые зигзаги и петли. Девушки повторяли движения друг друга, будто были единым существом. Это завораживало. Разойдясь, плясуньи принялись высоко подпрыгивать, красиво изгибая тела и руки, а самая юная из них пошла колесом.

Но слова этой песни, непонятные большинству присутствующих, потрясали мою душу глубже, чем магически выверенный танец:

— Проводи день радостно, жрец,

Вдыхай запах благовоний и умащений…

Оставь все злое позади себя,

Думай лишь о радости до тех пор,

Пока не причалишь ты к стране, любящей молчание.

Двойная флейта с её низким, хрипловатым голосом и резкие звуки сотрясаемых систров вносили в радостную беззаботность песни нечто щемяще-тревожное. Так волнует горьковатый запах полыни среди сладкого благоухания цветов, солоноватый вкус крови, которым отдает поцелуй страсти.

Танец кончился. Пирующие разразились радостными криками, бросая плясуньям цветы, кольца и браслеты. Те проворно принялись собирать их, не забывая об ужимках и забавных трюках, а потом выскочили из залы.

— Тебе понравилось, Милет? — поинтересовался я у своего соседа.

Тот кивнул:

— Жаль только, нельзя понять слов.

Я на мгновение опустил глаза, припоминая, и продекламировал нараспев переложение песни на ахейский.

— Никогда не подумал бы, — удивился Милет. — Зачем среди радости вспоминать о смерти?!

— Чтобы явственнее ощутить вкус жизни, наверное, — ответил я. — Разве нет?

— Твоему брату не нужно боли, чтобы радоваться, — пожал плечами Милет и, глядя мне прямо в глаза, наполнил мой кубок неразбавленным вином. — Ты так не умеешь? Это так же просто, как выпить эту чашу.

— Это слишком просто, — я все же вынужден был принять от него кубок.