Минотавр

И снова Абрамов почувствовал, что он счастлив. Он знал: жизнь, которой он живет, — достойная жизнь. Для того чтобы она, эта жизнь, достигла полной гармонии и совершенства, не хватало одного важного элемента; Абрамов знал какого. Но решение этого вопроса он сознательно откладывал. В таком деле спешка была неуместна, у него еще было время, ибо он был уверен, что проживет долго. Он обзавелся лысиной, которая шла ото лба; она его только красила, подчеркивая энергию волевого, озаренного мыслью лица; было в этом лице что-то дерзкое, какой-то смелый вызов. Он и ходил, чуть наклонив вперед свою круглую голову, и создавалось впечатление, что он, как тараном, готов пробить любые препятствия.

В Берлине он провел двенадцать лет. Он не поддался иллюзиям и был настороже. Едва в воздухе запахло порохом, он продал недвижимость и снова поместил капитал в швейцарских банках. А сам предусмотрительно перебрался в Цюрих. За крупную сумму он получил вид на жительство и официальное разрешение на покупку дома. Так он стал владельцем особняка на дороге, ведущей в Винтертур. Когда он поселился в Цюрихе, ему было пятьдесят два года, он был крепок телом и духом, дела его были в полном порядке… но ум подсказывал ему, что пришла пора позаботиться о будущем. Будущее меж тем выглядело туманно, на Европу надвигалась эпидемия смерти. Решение напрашивалось само собой — пересидеть, переждать грядущую беду в Цюрихе, а затем принять окончательное решение. Уже тогда в его голове всплыло это слово: Палестина. Запад готов был погрузиться в пучину безумия, Запад тонул. В свое время Абрамов познакомился с одним венским доктором по фамилии Герцль, Теодор Герцль; доктор говорил странные на первый взгляд вещи, но для Абрамова они звучали разумно: евреи всего мира должны вернуться в Палестину и основать там свое государство. Кроме вещей разумных доктор Герцль часто предавался детским фантазиям, трогательным и смешным. Что ж… он был литератором… при любой раскладке идея доктора Герц-ля заслуживала внимания, заслуживала того, чтобы деловой человек, такой, как Абрам Александрович Абрамов, решил бы проверить ее на практике. Следовательно, решение в окончательном виде выглядело так: после окончания войны Абрамов поедет в Палестину и собственными глазами увидит, что из себя представляет в реальности идея доктора Герцля.

Но когда война закончилась, он никуда не поехал. Ибо он влюбился. Не потерял голову, как пылкий юноша, нет; это было серьезное чувство взрослого человека, который знает, что ему нужно. Ему нужна была семья, и он готов был связать себя брачными узами.

Ту, на ком он хотел жениться, он приметил давно. Она играла на скрипке в составе филармонического оркестра Цюриха. Сидя в концертном зале, он видел ее десятки раз. Она была молода, она была красива, у нее было породистое, казавшееся немного надменным лицо; она была примерно на голову выше Абрама Александровича. Прошло много времени, прежде чем он был представлен ей официально.

В эту пору, в 1918 году, ей было восемнадцать лет; ему же было пятьдесят шесть. Все это создавало определенные сложности, считал он, которые можно было, разумеется, преодолеть при разумном и осторожном поведении.

Ее звали Ингеборг фон Хазе.

Она была не просто красива, она была восхитительна. Она была гораздо красивее, чем могло потребоваться для игры на скрипке в филармоническом оркестре. Он навел справки. И выяснил, что играла она исключительно для собственного удовольствия, никогда не поднимая в дирекции вопросы материального свойства. Ее отцом был граф фон Хазе, потомок крестоносцев; с пяти лет игре на скрипке ее обучали лучшие учителя. Так, по крайней мере, обстояло дело до войны, в которой граф фон Хазе принял участие; он потерял не только ногу, но и все свое состояние. Для Абрамова это было сказочным везением, невероятной удачей. Точно такой же удачей и везением, как банкротство фирмы, от которой ему досталось почти что даром шестьдесят вагонов шпал, положивших начало новому витку его процветания.

Такова жизнь!

Итак. Итак, семья Ингеборг фон Хазе некогда была знатна и богата, а потом осталась только знатность. Теперь Абрамов знал, что ему делать. Сначала он решил было изменить свою внешность. Сбрить, скажем, усы и бороду, в которых густо серебрилась седина… но, посоветовавшись с зеркалом, понял всю тщетность и никчемность подобных идей; этот план сулил ему больше потерь, чем приобретений. И он просто подстригся у хорошего парикмахера, который привел его запущенную еврейскую бороду и бакенбарды в европейскую норму, что внесло в его облик некие, столь ценившиеся на Западе славянские черты. Затем он принялся за основную часть плана.

Через музыкантов-профессионалов, посещавших его дом, он пригласил ее участвовать в квартете. После музыкальной части предполагался ужин в узком кругу. О музыкальных вечерах в доме богатого и щедрого еврея в Бор-о-Лаке и о роскоши его приемов в это голодное время ходили легенды, которые не остались без внимания Ингеборг фон Хазе.

Она приняла приглашение.

Он прислал за ней автомобиль.