Минус 273 градуса по Цельсию

Ох, не хотелось К. погружаться в семейную историю, даже и прикасаться, – забыть бы, и как не было. Невозможно, однако, было забыть и невозможно уклониться от ответа привереде. «Они сгорели. Домик у них был дачный. Вот в нем». – К. решил быть до предела кратким. «Боже!» – вырвалось у привереды. Печка, ночь, выпавший уголь – увидел К. у нее в глазах представившуюся ей картину. Лапидарность его рассказа вела к извращению реальности. «Их подожгли, – он решил уточнить картину, что нарисовалась ей. Но этот мазок, тут же почувствовал он, требовал новых: почему, кто? – Почему – можно лишь догадываться. Кто – осталось неизвестным». Ему показалось, рассказ на этом закончен. Привереда сидела перед ним вся угасшая, словно ее обычная электрическая жилка обесточилась. «А ваша версия? Семейная? Если не кто, то почему?» – не дождавшись от К. продолжения его рассказа, вопросила она между тем спустя некоторое время. Ох ты, она была верна себе, на полпути ее было не остановить. К. поколебался, говорить ли о том, о чем требовала привереда, и решился. «Тогда как раз все начиналось, – сказал он, – а дед был яростным противником стерильности». – «И заметной фигурой», – как завершила его фразу привереда. – Мне говорили».

Она все-таки обратилась к родительским сырникам. И, покончив с завтраком, попросила, если это не слишком большая наглость, взять несколько штук с собой – перекусить на работе. К., пока она в прихожей у зеркала наводила на лицо боевой раскрас ландскнехта бюрократической армии, стоял около входной двери и любовался ею. «Не смотри. Ты меня смущаешь!» – время от времени, отрываясь от зеркала и оборачиваясь к нему, восклицала привереда. «Да кто на тебя смотрит. Вот еще, нужно тоже», – отвечал К., невольно улыбаясь. – «Почему ты на меня не смотришь? Я тебе неинтересна, да?» – уже отвернувшись обратно к зеркалу и сосредоточиваясь взглядом на своем отражении, спрашивала привереда. «Да смотрю, смотрю», – не решался К. испытывать самолюбие привереды дальше. «То-то же, – говорила привереда, обмакивая кончики пальцев в одну коробочку, другую, быстро стуча себя ими по щекам, скулам, подбородку и принимаясь растирать нанесенную смесь такими же быстрыми круговыми движениями. – Не смотри – но смотри».

– Что же, теперь ты дорогу ко мне знаешь… – перед тем как открыть привереде дверь, проговорил и не закончил фразы К. Обнял ее, заглянул в ее смеющиеся дымчатые серые глаза, наполненные жаром полдневной летней поры. – Давай считать это смотринами. Понравились тебе мои родители?

– Понравилась ли я им? – ответно вопросила привереда. И попыталась высвободиться из его рук. – Давай посмотрим, как пройдет сегодняшний день. Что он принесет. Разве со вчерашнего дня что-нибудь изменилось? Вон твой дед…

– Не будем больше о деде. – К. остановил ее даже решительнее, чем хотел.

– Да? Ну не будем, – ответила привереда через паузу и с той же решительностью, с какою он запретил ей говорить о деде, отстранила К. от себя – ландскнехт сокрушительной железной армии в полной готовности к боевым действиям, – и он не посмел дальше удерживать ее. – Пора!

Она спускалась по лестнице, и К., выступив из двери одной ногой на лестничную клетку, смотрел ей вслед. На повороте между маршами она взглянула на него, взодрав подбородок, с улыбкой помахала рукой – но уже это была не та улыбка, что еще какие-то мгновения назад, на пороге квартиры, она была уже вся не его, не чужая, но не его – и так, не с его улыбкой и взметнутой вверх рукой, которая дольше всего оставалась видна, исчезла, остался только легкий постук ее каблучков, а потом исчез и он.

Закрывая дверь, К. хлопнул ею со всей силы, чтобы родители наверняка услышали: привереда покинула квартиру, и они свободны. Родители деликатно не выходили из своей комнаты, давая К. с привередой провести утро без них, хотя им тоже пора уже было завтракать и выходить в гараж.

Они объявились тотчас, как К. хлопнул дверью. Хотя на всякий случай отец только высунулся из комнаты.

– Проводил? – спросил он К. шепотом, как будто привереда еще не ушла и могла слышать его. Он был в майке и босиком.

– Проводил, – ответил К. во весь голос.

Незамедлительно дверь комнаты растворилась во всю ширь и, оттесняя отца, в коридор выступила мать в ночной рубашке.

– Без вопросов! – упреждая ее – а весь вид ее свидетельствовал, что она полна всяких слов, они рвутся из нее, как семена из перезревшего стручка, – вскинул руки К.

Мать, казалось, сглотнула набухшие у нее на языке слова. Было впечатление – готовый взорваться, вздувшийся стручок вдруг опал.

– Доброе утро, что ж, – бросила она, проходя мимо К. в туалет.

И день начался, как все другие дни, покатился по обычному руслу, будто не совершилось того, чего К. ждал столько времени, что представлял себе столько раз. Единственное отличие от других дней – он не сел с родителями за стол. Завтракать по второму разу – это было бы странно.