Минус 273 градуса по Цельсию

Каменнокрылое слово «суд» наконец перестало порхать по камере бестелестным духом, облекшись в плоть. Пробежали полицейские в одну сторону, пробежали другие в другую, «приехала», «подана», «давайте-давайте», затрепетали в воздухе, захлопали крыльями новые слова, около дверей решетки снова зазвякали-забренчали ключи, снова взлязгнула щеколда… один полицейский открывал и закрывал дверь, а двое выдергивали сокамерников К. по одиночке и уводили, чтобы через минуту вернуться и повторить операцию.

– Следующий! – ткнул в К. полицейский, несший свою вахту у замка, после очередного закрывающего бренчания ключей. – Готовься.

К. приготовился: подошел к двери, встал перед нею, как перед тем все остальные. Но словно бы некое броуновское движение произошло в этот момент в невидимой из камеры части участка, где был в него вход и сидел дежурный за пультом: донесся громкий стук множества замельтешивших шагов, как если бы там разом забегали туда-сюда несколько человек, громкие, явно чужие голоса донеслись оттуда, среди них, похоже, и женский, а спустя мгновение К. уже и смог увидеть обладателей голосов и удостовериться, что женский принадлежал той, о ком было подумал, но тут же и отмел свое предположение как невозможное.

Она это была, пантагрюэльша. В заломленном на ухо и вздыбленном над макушкой острым гребнем красном берете, она шествовала в компании трех бравых молодцев в таких же красных беретах, и если они были в черно-болотной пятнистой форме, то она в знакомом переливчато-блестящем, отделанном кружевами, длинном черном платье, что в прошлый раз, – будто оно у нее и было формой.

– А, вот ты, голубчик! – еще издали увидела она стоящего перед дверью камеры К. – Сюда от нас задумал спрятаться? Хитрее нас, голубчик, решил быть?

С потерянностью и паникой смотрел К. на приближающуюся пантагрюэльшу. Если бы мог, он сейчас убежал от нее. Рванул как на стометровку, и пусть лопнет сердце – а и двести метров, и триста, и километр все не сбавляя скорости. Некуда ему только было бежать.

Мясисто-вальяжный майор, явно немалый чин в этих стенах, неожиданно объявившись перед кавалькадой красноберетников – словно выскочил из-под земли, – метнулся было ей навстречу, но кавалькада не умерила шага, грозя снести его со своего пути, и майор резво возглавил ее, зашагав, будто сказочная избушка, повернувшаяся к лесу задом, а к кому надо передом, вперед затылком, и, оглядываясь, ретиво замахал полицейскому, стоявшему на страже у замка решетки:

– Открывай, болван, открывай! Так рады вас видеть! Как солнцем осветили, – с той же ретивостью, с какой шумнул на полицейского у замка, успевал он на ходу выказывать свой респект пантагрюэльше.

– Да уж и дыра тут у вас. Освещать вас и освещать, – с брезгливостью отозвалась пантагрюэльша и, остановившись около решетчатой двери, точно как майор, шумнула на замешкавшегося с замком полицейского: – Что валандаешься, кота за хвост тянешь? Открывай, сказано!

И вот дужка замка, вылезая из петель, проскрипела визгливым дискантом, щеколда положенно звонко лязгнула, дверь описала дугу, выщербив в решетке щелястый зев, – но не свободой, нет, дохнуло из него на К. Не олицетворением свободы была стоявшая там красноберетная пантагрюэльша с подпирающими ее красноберетными преторианцами.

– Иди, иди, голубчик! – поманила она К. пальцем. – Хитрее нас, думал! Думал, как сом под корягу в омут!

– Ошибаетесь, – сказал К., не двигаясь с места. – И не думал я от вас прятаться. Наоборот. Собирался…

Он хотел сказать, что завтра у него было намечено пойти в тот особнячок под сенью ухоженных деревьев, признавать свою вину, но пантагрюэльша недовольно перебила его:

– Стоять долго будешь? Я с тобой не разговаривать сюда пришла. Давай, голубчик, давай! – снова позвала она его к себе пальцем. – Не думал он! И поборзей давай!

Через мгновение, окруженный преторианцами пантагрюэльши, К. уже шел за нею к выходу, так и не узнав, кем был парень в льняном пиджачке и насколько была серьезна его угроза.

Машина, к которой подвели К., была большой черный минивэн с густо затененными стеклами – сильный зеркально-лакированный зверь, предназначенный рвать в клочья пространство, надежно оберегая принятых в его кожаное чрево своих ездоков от любого любопытствующего взгляда извне. В такой зверюге можно было бы и четвертовать – никто не увидит, а сквозь рев мотора и не услышит.

Однако К. всего лишь собирались куда-то везти. Пантагрюэльша просторно разметнулась на переднем сиденье рядом с водителем, молчаливые преторианцы, прихватив локти К. клещами – так крепок оказался захват их рук, – едва не внесли К. на заднее сиденье и устроились по бокам сами, тесно зажав его между собой, третий сел на откидное место у двери, запечатав к ней проход: захоти – не выскочишь. Дверь проехала вдоль борта, закрывая проем, и водитель, так же в берете и форме, как остальные, тронул машину с места.

Пантагрюэльша на переднем сиденье сдвинулась набок и обернулась назад.