Минус 273 градуса по Цельсию

Как он попал к кощею, К. ничего не помнил, взгромождающаяся на него пантагрюэльша – и сразу ледяное сиденье металлической табуретки, покинул же он хай-тек кощея через явно не парадную дверь в одной из стен: она была убогой, как вход в погреб, пришлось, чтобы пройти в нее, пригнуться и самому кощею, и К., а уж направлявшим его шаг горообразным беретам – чуть ли не согнуться в поясном поклоне.

Нечто вроде погреба за дверью и оказалось. Полумрак, создаваемый рассеянным мерклым светом немногих ламп под неожиданно низким потолком – особенно придавливающим после высокого простора кощеева хай-тека, – царил в помещении за убогой дверью, глаза перестали видеть, плечи невольно ссутулило, голова вжалась в плечи. И душно, парно, тяжело дышать было тут – будто в джунглях. Озноб оставил К. во мгновение ока, он почувствовал, что поры начинают набухать потом. Кощей, однако, продолжавший, не оглядываясь, шествовать впереди, все так же оставался в пальто и только, судя по тому, как оно оттопырилось в стороны, перестал держать его за полы, разведя руки. Глаза стали привыкать к полумраку, и К. увидел, что с обеих сторон прохода, по которому шли, и справа, и слева, теснясь друг к другу, стояла разнообразная, грубо сделанная, тяжеловесная мебель: столы, стулья, кровати, непонятного назначения стойки, увенчанные клиновидными навершиями. Но не просто мебель это была: какие-то рычаги вздымались из ложа кроватей, у одного стула спинка торчала вверх под самый потолок, а на ее макушке громоздилось что-то подобное навесу, похожие на тележные, большие колеса, не касаясь пола, возвышались по боковинам столов.

Кощей, топыря пальто локтями, дошел до конца прохода, достигнув противоположной стены, остановился и повернулся лицом к К. с зажавшими его между собой беретами. Замерли тотчас на месте, затормозив К., и береты.

– Согрелся? – спросил кощей. Словно бы приветливая сочувственность прозвучала в его голосе.

– Зачем здесь такие тропики? – вопросом ответил кощею К.

– А не понятно? – все с той же приветливостью – и даже что-то подобное ласковости проточило ее – отозвался кощей.

– Нет, – сказал К., чувствуя себя истинно куском ветчины в сэндвиче между этими двумя молчаливыми горообразными беретами.

– Что же, по-твоему, рассуди, – сказал кощей, – должно быть в пыточной? Или холод, или жара. Иного не дано.

Пыточная?! Сквозь весь душивший его жар К. снова обдало холодом. Они собирались его пытать? И тут он понял, что кровать – это была никакая не кровать, а натуральная дыба, и торчащие рычаги – рукояти для прокручивания ворота…

– Что вы от меня хотите, собираясь пытать? – Он старался взять себя в руки. А голос прыгал – не унять, голос, он чувствовал, выдает его.

– Пытать? – повторил за ним кощей, словно именно К. и подал такую идею, а до того ничего подобного не приходило ему в голову. – В самом деле! Чего бы нет?! На трон его, – тихим голосом, как бы с усталостью распорядился кощей.

К. не успел опомниться, как береты уже подвели его к одному из тяжелых массивных стульев, оказавшимся вблизи креслом с широкими грубыми подлокотниками. И подлокотники, и прямая спинка, и сиденье, и даже пространство между передними ножками, представлявшее из себя что-то вроде деревянного фартука, пришитого гвоздями к сиденью, – все было в многочисленных острых шипах, лишь йог и мог бы, пожалуй, счесть это колючее столярное изделие троном. К. было инстинктивно уперся, страшась оказаться на ощерившемся шипами сиденье, но куда! Один из беретов, что бил его пальцем под ребра, повторил свой нехитрый прием, другой, не выпуская из рук локтя К., пнул его под колено – и К. шмякнулся на шипы с такой живостью, словно страстно желал этого. В ягодицы, в ляжки снизу стегнуло болью, заставив его задергаться, но, задергавшись, он лишь умножил ее; замереть, проголосило все тело, – это единственное, что могло умерить боль. Замереть, не шевелиться… и он больше не сопротивлялся тому, что делали с ним береты. Пощелкивали в воздухе, обвивая его, ремни, накрепко притягивали к спинке, к сиденью, руки к подлокотникам, ноги к «фартуку» между ножками кресла.

Береты исполнили все, что было положено, и оставили К. в покое, исчезнув из его поля зрения. К., забывшись, тотчас попытался переменить позу, и тело, раздираемое впившимися в него остриями шипов, окатило новой волной боли. Глаза К. залило слезами. Слез было так много и так разом они переполнили глазные чаши, что по щекам на губы ему пролились два соленых потока. С минуту, возможно, К. ничего не видел. Когда зрение начало возвращаться к нему, в плывущем водяном тумане он разобрал струящийся силуэт стоящего перед ним кощея.

Кощей, видимо, понял, что К. наконец видит его. Брезгливо-гадливая складка его губ пришла в движение.

– Долго продержишься, как полагаешь? – услышал К. его голос.

– Скажите, в конце концов, что вы хотите от меня? – выжал из себя К. Простонал на самом деле – так получилось.

– Тебе уже объяснено, – с суровостью отрезал кощей. – Хотел бы услышать – услышал. Но ты ничего не слышишь.