Минус 273 градуса по Цельсию

– Хочу, – подтвердил К. – ни на какой другой ответ он был уже не способен.

– Вот и станешь.

Очередная капля ударила и растеклась по лбу К.

– Прекратите, – попросил он кощея. – Отвяжите меня.

Шелковистая улыбка довольства, что уже появлялась на лице кощея, снова прозмеила ему губы. Он молча отвернулся от К., отступил от него, нашел взглядом береты и все так же молча, кивком головы сделал им знак: идем!

– Э-эй! – с отчаянием проблажил К. в их удаляющиеся, исчезающие из поля его зрения спины. – Вернитесь, эй!

Но шаги кощея с беретами делались глуше, глуше, смолкли совсем, донеслось тяжелое пение дверных петель (К. вспомнилось, какая низкая притолока у двери, ведущей сюда), пауза, повторное пение петель – и все стихло. Он остался один.

Сколько он просидел так в одиночестве, К. не знал. Его внутренние часы остановились. Шестерни перестали крутиться, стрелки не двигались.

Вода, просачиваясь под кольцом, давно уже залила лицо, текла по губам, скапывала с подбородка на грудь. Смешивалась с потом, и по животу у К., устремляясь в трусы, пролегла целая водяная дорожка. Трусы давно были мокры, мокро под ягодицами, освободи мочевой пузырь – не много что, наверное, и изменится. Разве что запах. Тело от неподвижности начало онемевать, падение каждой капли на лоб отзывалось теперь в голове дребезжащими жестяными волнами боли. Зрение стало отказывать ему. Серая мутная пелена затягивала пыточную. Сознание выталкивало его из внешнего мира, заставляя целиком погрузиться в эту дребезжащую жестяную боль в голове. Несколько раз утробный, будто изданный кем-то чужим в нем, тяжелый мык вырывался из К. И уже просилось не сдерживать его, а выпустить из себя – и мычать не прекращая…

Неожиданно в глазах у К. просветлело. Он не стал видеть лучше, а вот как если бы в пыточной резко увеличилось освещение.

Следом за тем до слуха его дошли звучавшие неразборчивым эхом, доносившиеся с другого края вселенной голоса. Один, как рокочущая басовая струна, был наполнен неумолимой вельможной повелительностью, другой, казалось, обвивался вокруг него подобно хмелю округ несущего стержня, балалаечное обрывистое треньканье слышалось в нем. Однако же басовое рокотанье утопало в этом балалаечном треньканье, укрощалось им и тишало. Ко мне, ко мне, мысленно позвал К. Голоса позвать вслух изойти из него не могло. Ко мне, ко мне, молил он. Лишь бы ощутить около себя чье-то человеческое присутствие. Пусть это даже будут те же кощей с беретами.

Кощей с беретами это и оказались. И балалаечный голос, понял К., когда размытые тени двигавшихся фигур приблизились, принадлежал ему. Но басовая струна не имела отношения к беретам. Только К. своим сбившимся зрением никак не мог схватить в фокус колеблющиеся контуры басовой струны. В отличие от кощея и беретов человек был в белом, и что это за необычная одежда была… словно он завернулся в простыню…

К. напряг зрение изо всех сил, оконтурил белое пятно фигуры, что добавилась к команде кощея с беретами. Мутящееся сознание, похоже, мистифицировало его. Не простыня это была на человеке. Древнеримская тога! Со всем тщанием обвитая вокруг плеч, торса, бедер, и на левой полусогнутой руке он держал ее свободно свисающий край – точно как сошедшая с пьедестала, ожившая скульптура какого-нибудь римского патриция.

Но, с другой стороны, кощей с беретами выглядели, как и прежде, ничего в их облике не изменилось.

Группа остановилась перед К. Скульптура патриция и кощей все в так же наброшенном на плечи подобно кавалерийской бурке пальто – впереди, береты на шаг сзади. Патриций, с усердным любопытством ощупав К. взглядом, повернулся к кощею:

– Что это вы? Это зачем?

– Хотел испытать себя, – кощей своим балалаечным голосом продолжал густо обвиваться вокруг скульптуры патриция стелющимся хмелем. – Пришлось пойти навстречу желанию. Ужасно хотел, да? – глянул он через плечо за спину на торчавших там горными пиками красноголовых беретов.

Береты, не проронившие при кощее ни слова, вмиг ожили.

– Хотел ужасно, – подтвердил один.

– Требовал просто, – уточнил другой.

– Как было отказать, – завершил свое объяснение кощей. Поддержка беретов его явно удовлетворила. – Раз так хотел.

– И как теперь в таком виде? – недовольно пророкотал патриций. – И кровь… и вообще. Не комильфо.

– Почему не комильфо? Комильфо. – В увещевающем недоумении кощея была сама непритворная искренность. – В каком виде ему еще быть? Не во фраке же с бабочкой. Подмарафетят его – заблестит пятаком. Будет как новенький, в лучшем виде.

– Вот давайте, подмарафетьте, – одобрил предложение кощея патриций. – Поживее только, не затягивая.