Минус 273 градуса по Цельсию

– Вор и мошенник Косихин! – громко, чтобы слышно было всему застолью, объявил К. – А вы должны знать! – Он посмотрел направо, посмотрел налево – все слушали его, даже и предвкушение удовольствия от предстоящего зрелища было отчетливо выражено на лицах. – Ваш мерило стерильности Косихин – вор и мошенник! – все так же громко повторил он явившиеся ему на язык слова. – Проходимец! Его знаменитые сырнички знаете? Их, знаете, кто делает? Мои мать с отцом. А Косихин их просто присваивает! Не дает матери с отцом открыть свое дело. Просто не дает! И знаете, где они для него эти сырнички делают? В гараже! В антисанитарных условиях!

К. смолк, будто налетев на стену. Нечего больше было ему сказать. Если только повторить все сначала. В нем, впрочем, и на это не осталось запала.

– Все? – с возникшей на его толстощеком лице теплой улыбкой спросил К. Косихин. Ответ, впрочем ему был не нужен, он тут же обратился к застолью: – Видите, какой я гад! Рабов содержу. Эксплуатирую. Вот так, оказывается, то, что ты людям работу дал, можно интерпретировать. Знакомьтесь, друзья: вор и мошенник. И этот, как еще… проходимец!

Застолье отозвалось на его речь взрывом веселья. Судья, ректор, завкафедрой, все прочие, со знакомыми К. и незнакомыми лицами, хохотали, откидываясь головами назад, пригибались, держась за живот, к столу, били в изнеможении рукой воздух.

– Проходимец, проходимец! – давясь смехом, дробя от смеха слова на слоги, колотилось в падучей застолье. – На лице написано! Всегда знали! Разоблачил тебя мальчонка! Проходимец-кровопивец!..

К. осознал с отчаянием, что замысел его провалился. Никому здесь не интересно было его обличение. И больше чем не интересно: оно звучало комично! Взгляд его заметался вокруг. Ему требовалось что-то сделать, совершить какое-то действие – он не мог оставить этот смех просто так, должен был ответить на него… Взгляд мазнул по стоящему перед К. на столе прибору. Стерляжьей ухи ему не подали, а опустошенный им рог был убран с тарелки, и служители в туниках за время, что К. выяснял свои отношения с тогами, успели услужить ему: на тарелке живым натюрмортом лежала рыба, птица, овощи, соленые грибочки, салат мясной, салат с морскими гадами, головка броколли, головка артишока… Чего только не навалили ему на тарелку!

Как его рука взяла тарелку, как оказался на ногах – К. того не осознал. Сознание вернулось к нему, лишь когда он стоял уже над Косихиным. Змеиный рот Косихина еще сохранял улыбку довольства от реакции застолья на его отпор К., но уже и гримаса опасливой растерянности начала проступать на лице, в эту истаивающую улыбку, в эту не успевшую сформироваться гримасу К. и всадил со всего маху живой натюрморт тарелки, так неосмотрительно подготовленный служителями в туниках.

Желанием К. было опрокинуть Косихина на его ложе, размазать натюрморт рукой по его просторному рылу, но этого он не сумел. Его схватили под мышки, и вот он, зажатый между двумя служителями в туниках, не представлял уже для Косихина никакой опасности.

Сбрасывая с себя ингредиенты салата, обмахивая лицо ладонью, вскочивший с ложа Косихин бросился на К. Громкий ревущий звук исторгался из его разверзшейся пасти. Несдобровать было бы К., но служители в туниках мигом развернули его к Косихину боком, уберегши от лютого удара в челюсть. Им было вменено в обязанность блюсти порядок, и мордобитие, согласно этой инструкции, входило в ту же категорию, что и бросок К. с тарелкой на Косихина.

А там Косихину пришлось и отказаться от своего намерения поквитаться с К.

– Отставить, отставить! – громко кричал, приложив раструбом руки ко рту, начальник стерильности. При этом он дергал головой, поглядывая на мэра, – очевидно, то было повеление главы стола, начальник же стерильности лишь оглашал его. Не мэру досталось салатом по физиономии, а мордобитий на пиру он не желал.

Все застолье незамедлительно присоединилось к начальнику стерильности, каждый счел своим долгом дать указание Косихину, проявив солидарность с мэром:

– Оставь! Не трать себя на плебея! Не стоит он, чтоб ты о него руки!.. Он свое получит! Заплатит за все с лихвой!

Около Косихина между тем уже суетились с серебряной чашей воды и столовыми салфетками несколько служащих в туниках – обмывали, вытирали, приводили его в порядок.

Ведите сюда, приказал мэр мановением пальца служащим, что удерживали К. за руки. Хватка у ребят была железная, похоже, настоящая профессия этих ребят в туниках была далека от работы официанта.

Кощей, все так же в пальто, как в бурке, по-прежнему стоял там, где К. оставил его, отправляясь на указанное ложе. Младший из обитателей Олимпа, уступивший К. свое ложе, куда-то делся. К. повернул голову, посмотрел туда, где только что был, – обитатель Олимпа, уступивший К. ложе, устраивался на нем, подталкивались ему под спину и бок подушки, менялся прибор, и лицо его, увидел К., было исполнено блаженного довольства.