Минус 273 градуса по Цельсию

Они подошли к шалашу ректора и остановились. Длить дальше их общение – ни ректору, ни К. это не было нужно. Общая принадлежность к университету их только и связывала. Впрочем, никто здесь, похоже, не был близок друг с другом, – все двести, триста ли человек, что также обитали на острове в шалашах. Более точно число насельников острова К. не знал. Выходя по настойчивому звону рынды на столбе, подобно мачте парусника стоящем посередине вытоптанной большой поляны, к прикатившей походной солдатской кухне, веющей дымком подгорелой каши, он в первые дни пытался зачем-то подсчитать, сколько людей выходит из леса на раздачу мисок, но, получив свою порцию каши, все, как то полагалось, уползали есть обратно в свои шалаши, и К. не удалось справиться с поставленной задачей. После приема пищи (ячневой каши, если быть точным; не давалось, кроме нее, ничего, даже и хлеба) миски полагалось сдать, не сдать было нельзя: если на раздаче у котла не досчитывались хотя бы одной, следующий приезд кухни отменялся – пока не будет предоставлена миска, и можно было бы подсчитать, сколько людей возвращается и сдает их, но на это у К. уже не хватило терпения. В конце концов, не все ли равно, сколько таких, как ты, на этом острове: двести или триста. Или даже четыреста.

– Ну так вы сейчас продолжать ваше обследование? – спросил ректор.

– Завершать, надеюсь, – сказал К.

Ректор перехватил его, попросив сопровождать в туалет, когда он, выйдя из своего шалаша, как раз направлялся в ту часть леса, где еще не побывал. Он уже обследовал большую часть территории, остался совсем небольшой кусок терра инкогнита, и он надеялся, что белых пятен после сегодняшнего обследования для него не останется.

– И что, вот так, как утверждают: остров? Никакой тропинки через болота?

– Вот сегодня, надеюсь, к вечерней каше отвечу на ваш вопрос, – решил не лишать себя раньше времени последней надежды К.

– Все говорят: болото. Одно болото кругом. Все, кто до вас тут ходил, обследовал, – как уличая К. в утаивании истины, произвел заключение ректор. – Несомненно болото. Иначе бы нас не держали так – иди куда хочешь, делай что пожелаешь…

К. не стал отвечать ему на это. Не так много в нем было энергии, он чувствовал, что с каждым днем пребывания здесь ее все убывает, и тратить запасы, что еще оставались, на не имеющие смысла рассуждения – это было глупо.

– До вечера, – попрощался он с ректором.

Шалаш его стоял в десятке шагов от шалаша ректора, но он не стал даже сворачивать к нему, сразу взяв направление, в котором сегодня собирался двигаться на обследование терра инкогнита. Да и что было делать у себя в шалаше? Ничего не было в шалаше, к чему следовало бы стремиться. Ни книг, ни единой вещи, что составляют в обычной жизни быт всякого человека, даже никакой одежды сверх той, что на нем, не было там. Как и у всех остальных. Кто в чем был, когда его взяли, в том здесь и оказался. Даже смены нижнего белья не имелось ни у кого. Все стирали белье в немногочисленных корытах с водой, расставленных по периметру пыльной поляны, стремясь поспеть к ним сразу по обновлении воды, и, постирав, тут же надевали на себя, чтобы белье никто не украл. Что было делать в шалаше – только лежать. Лежать и ждать, что с тобой будет дальше. Лежать, лежать, лежать. Сходить два раза в день за ячневой кашей, сходить в туалет и снова лежать, лежать, лежать, истощаясь силами. Большинство, заметил К. за свои три недели пребывания здесь, это и делали: лежали, и с каждым днем, судя по их движениям, принимать вертикальное положение тела становилось им все труднее. У К. было чувство, что день ото дня и он все ближе к этому состоянию, страшился его и стремился быть постоянно чем-то занятым. Единственное, впрочем, занятие, которое он мог себе выдумать, заключалось в исследовании территории своего нынешнего обитания. Сегодня, вероятней всего, найденному занятию должно было завершиться, и, желая того, он в то же время ощущал это завершение как рубеж, страшился его – что там будет за ним? – и уговаривал себя не думать о том.