Минус 273 градуса по Цельсию

– Я ведь говорю: кто знает, – сказал большебородый. – Отсюда не видно. Отсюда – дотуда, – он помаячил рукой, указывая в сторону, где должно было находиться болото, – все равно как из мира живого – до царства мертвых. Есть оно, это царство, нет?

Странно он говорил, этот большебородый. Мысль его нужно было разгадывать, расшифровывать, как ребус, сшивать из рваных лоскутов.

– Царство мертвых? – спросил К. – Вы что, Вы считаете, что их, кого забрали… – слово, которое должно было произнести, не выговаривалось. – Их, значит… их туда? – ткнул он в конце концов вверх, на небо, сквозившее между гуляющими верхушками деревьев яркой солнечной синевой.

– Не исключено, – подтвердил большебородый.

– Не исключено? – с невольным потрясением переспросил К. Тут же, однако, свойственный ему скептицизм заставил его и усомниться: – Но зачем нужно тогда, чтобы покаялись? Почему не сразу?

– А может, и не туда, – ткнул вслед за К. в играющее синевой небо большебородый. – Кто знает. Никто не знает. Никому неведомо.

– А предположить что-нибудь можешь? – нетерпеливо понукнул большебородого К.

Большебородый вдруг заозирался, будто опасался, что кто-то может находиться поблизости, наблюдать за ними, ступил к К. поближе, вытянул к нему шею и, понизив голос, торопливо посыпал:

– Возможно, из них делают других людей. Нейролингвистическое программирование. Покаялся – согласился стать другой личностью. Стирают старую память – как они прежде и не жили. Вот будто только сейчас на свет появились. Неизвестно откуда, раз – и возник. Сразу тридцатилетним. Или сорокалетним. Выдают документ на новое имя – и иди живи. На новом месте, новым человеком. Высшей стерильности, стерильнее не может быть. Никакой связи с прежней жизнью. Никакой памяти о ней.

Он смолк, и у ошеломленного К., напрочь не готового услышать такое, вырвалось:

– Это предположение? Или есть факты, известно что-то?

На лице у большебородого проступило выражение той кичливости, что была перед этим во взмахе его бороды. Он отступил от К. и сильно ударил один о другой камнями, что по-прежнему сжимал в руках.

– Я догадываюсь. Я хороший аналитик. У меня очень сильный аналитический ум. У меня много фактов, очень много. Пусть другие… а я не хочу терять свое имя. Я им не упаду – бум-бум – в ноги!

Черные его и без того яркие, будто горевшие изнутри глаза заблестели, как если бы у него внезапно подпрыгнула температура, он вскинул прежним движением голову, взодрав бороду, рот его искривился в пренебрежительно-надменной гримасе, – К. явственно увидел перед собой безумца.

Безумец, он был безумец! Спину К. пробрало морозом. Что можно было ждать от безумца с тяжелыми камнями в руках?

– И ты, значит, решил своим путем? Не каяться? – так же отступая от большебородого, как мгновение назад тот от него, спросил К. – Но сколько можно жить в шалаше? И сейчас-то ночью… А там осень, зима придет?

– Это у них летний выпас. А есть, я понимаю, зимнее стойло. Но, думаешь, я здесь задержусь до него? – Глаза у большебородого горели отчаянной решимостью. Словно бы готовность к некоему прыжку означила себя в паузе, которую он держал. Однако медлил, медлил с прыжком, как не был уверен в его целесообразности. И прыгнул. – Меня уже здесь не будет, к их зимнему стойлу, – снова ступая к К. и снова понижая голос, сказал он. – Понимаешь?

– Нет, – отозвался К.

– Могу тебя взять с собой. Ты ведь тоже не хочешь – бум-бум им в ноги?

– Не хочу, – признался К.

– Тогда гляди. – Высокая суровая значительность залила переменчивое лицо большебородого, и он, раскрыв ладони, протянул к К. руки с камнями. Это были корявые, вытянутой формы, темно-серого цвета со слюдянистым блеском булыжники, один конец их был весь в чешуйчатых сколах и заострялся к вершине; тот булыжник, что побольше, – с заостреньем плоским, что поменьше – округлым. – Видишь?

К. глядел на булыжники в руках большебородого и не понимал, что такое он должен увидеть в них.

– Да, камни, булыги, и что? – сказал он.

– Это кремний, – с торжественностью произнес большебородый. – Минерал, сделавший человека человеком. С его помощью мы вырвемся отсюда.

Рубила! Булыжники в его руках – это были первобытные инструменты, какими неандертальцы и кроманьонцы добывали себе пищу и обустраивали свой быт! Что с их помощью хотел сделать большебородый? Использовать как орудия нападения? Против автоматов, с которыми приезжали на раздачу неизменной ячневой каши их караульщики?

– Как вырвемся? Что ты имеешь в виду? – спросил К.

Большебородый помедлил. Видно было, что он колеблется. Собравшись открыться К., он все колебался, открываться ли?

– Идем, – сказал он наконец.