Минус-корабль

По колено в грязи мы веками бредём без оглядки,
и сосёт эта хлябь, и живут eё мёртвые хватки.

Здесь черты не провесть, и потешны мешочные гонки,

словно трубы Господни, размножены жижей воронки.

Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачный

шелест,
как и прежде, я буду носить тебе шкуры и вереск,

только всё это блажь, и накручено долгим лиманом,

по утрам – золотым, по ночам – как свирель,
деревянным.

Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья,

нa земле и на небе – не путь, a одно перепутье,

в этой дохлой воде, что колышется, словно носилки,

нe найти ни креста, ни моста, ни звезды, ни развилки.

Только камень, похожий на тучку, и оба похожи

нa любую из точек вселенной, известной до дрожи,

только вывих тяжёлой, как спущенный мяч, панорамы,

только яма в земле или просто – отсутствие ямы.

«Гонит в глазницы стёклам…»

Гонит в глазницы стёклам —
разбиться наверняка —
встревоженная и мокрая
зебра березняка.

Стынет в разливе речки

вспыльчивости горячей,
прядает скворечниками
струнных пустых ушей.

Поэт и Муза

Между поэтом и музой есть солнечный тяж,
капельницею пространства шумящий едва, —
чем убыстрённей поэт погружается в раж,
женская в нём безусловней свистит голова.

Сразу огромный ботинок сползает с ноги —

так непривычен размер этих нервных лодыг.
Женщина в мальвах дарёные ест пироги,
по небу ходит колёсный и лысый мужик.

Землетрясение в бухте Цэ

Евгению Дыбскому