Минус-корабль

Парк

Растенья, кроной испаряясь,
плывут, до солнышку сверяясь
забрасывая невод тени,
выуживая части тела.

Мы, как античность из раскопок,

в развилках трещин, босиком.
В твоих губах, как нолик в скобках,
зевков дремучий чернозём.

Здесь неизменно много лет

прибой гофрированный лязгал,
вода затянута до глянца
шнуровкой вёсельных галер.

Гитара. Сумерки. Суббота.

Как две косы, по тактам мечется
одна шестнадцатая нота,
сбегая школьницей по лестнице.

И анфиладами аллей

слетается сюда тревога,
когда мы видим полубога
с дворовой армией своей.

«Ни эту глиняную стать…»

В. С.

Ни эту глиняную стать,
ни свежесть звёздного помола —
ни дать ни взять – не передать
без слепоты и произвола.

И мне волшебных черепах

напомнила стенная утварь;
калёный свет вбирая внутрь,
керамика шипит в шелках.

Ах, нас расплющили уже

сии оракульские блюда,
одновременно, обоюдно
мы выплывем на вираже.

Печаль не знает торжества,

но есть такая точка грусти,
когда и по кофейной гуще
гадать – не надо мастерства.

«Базар. Азы торговли. Бессарабка…»

Базар. Азы торговли. Бессарабка.
Толпится снедь, сминая продавщиц.
Бурак до крови ногтем расцарапан,
И нараспашку внутренности птиц.

Из мисок выкипает виноград,

шампуры счётов быстрые – дымятся,
как грамоты похвальные, висят
материки разобранного мяса.

Здесь кошки притворяются арбузами,

скатавшись в полосатые клубки;
лишив сердец, их сортируют с кузова —
котят и взрослых – в сетки и мешки.

Там белый кафель масла на лотках,

из пенопласта – творог, сыр и брынза,
чины чугунных гирь растут, пока
весы, сойдясь, помирятся мизинцами.

Над головой – скольженье водомерок,

которых стреха держит на слуху,
и разорённый рынок напоследок
линяет, оставляя шелуху.

Днепровский август

Проспи до августа – сквозь сон всё разъяснится,
там от замашек звёзд и сумрак боязлив,
холодных яблок набожные лица
уставятся на маятнички слив.

Пока базары в ягодной ветрянке,

где можно прыгать сквозь кружочки цен,
где у прилавков в пышной перебранке
ты – как на сцене, среди сцен!

Стручки прозрачные термометров присохли

к окошкам позвоночником шкалы,
над пристанью в испарине и соли
по шею в ртуть вошёл предел жары.

Проспи до августа! Луны крошится эллипс,

и светится песчаник вслед ступням,
салюты крючьями вонзились и осели,
как ласты, подбегая к небесам.

И стружки ржаний будоражат сон

на бритых, словно рекруты, покосах,
а между алебардовых осок
луна растянута на тросах.

Багульник