Минус тридцать

– Никогда не надо делать скоропалительных выводов, парень, – сказал Виталий, когда после осмотра они присели перекурить на крыльце. – Внутреннему убранству здесь явно уделяется приоритет, и вообще, на первый взгляд, все сделано по уму. Парилка, конечно, дедовская, но, чувствую, то что надо. Как раньше ставили! – восхищенно воскликнул он. – Ты посмотри, оконца из парилки и из предбанника выходят на запад, значит, когда моешься вечером, заходящее солнце, пробегая дорожкой по пруду, бьет точно в окна, и светло, и красиво. И стоит избушка к деревне задом, взор ничего не застилает, с другой стороны, голяком можно в пруд нырять без стеснения для окружающих. Ладно, все это лирика, – Манецкий притушил окурок в предусмотрительно поставленной кем-то консервной банке, – сейчас воду с прошлого раза оставшуюся, все равно на донышке, из баков сольем. Твоя задача – воды наносить. Холодный бак, тот, который справа, у окошка, дополна. Горячий, который в печку вделан, наполни сантиметров на пять ниже крышки.

– А где воду брать? Тут разве нет водопровода?

– Нет, конструкцией и сметой не предусмотрено. Хорошо хоть свет есть в предбаннике и над крыльцом. А вода – пруд под боком, берешь два ведрышка – и вперед. Только с мостков, естественно!

– Но она же грязная!

– Грязная она летом, когда цветет. К тому же, какая разница, если после парилки все равно в этот пруд бултыхаться будем. Дело, конечно, хозяйское. Ближайшая общественная вода – у Нюрки, в столовой. Хочешь – ходи. Но учти, что времени у нас в обрез. Протопить, то да се, часов шесть надо. Так что, не расслабляйся. А я пойду в барак, помогу женщине.

* * *

«Молчит, гад. Что же за натура такая!» – Алла яростно возила шваброй по полу в коридоре, сильно наклонившись, так что синий спортивный трикотажный костюм чуть не разрывался на мерно колышущейся круглой попке.

«А тут меня, похоже, ждали, – с удивлением отметил Манецкий, наблюдая за Аллой с кухни. – Всегда приятно».

– Воды бы, что ли, еще принес, – резко бросила Алла, обернувшись.

– Уже принес и даже на плиту поставил подогреть, – с улыбкой ответил Манецкий.

– Быстрый.

– Когда надо – быстрый, когда надо – не быстрый.

«Дать бы тебе грязной тряпкой по физиономии!» – подумала Алла, оценивая, что сказал Манецкий – пошлость или так, призыв, но вслух с издевкой спросила:

– За это, наверно, и ценят?

– Нет, ценят за то, что я скорости не путаю.

«Вот, сволочь! Пень бесчувственный! Чурбан…» – но вслух сказала:

– И о чем это ты все время думаешь?

– Да думаю, что на вечер нам брать. По ситуации – так шампанское, но погода не располагает, вина сухого здесь отродясь не было, по погоде – портвейн, но это пошло. Вот сижу – и думаю.

Этого Алла не смогла вынести. Она отшвырнула швабру и бросилась на Манецкого, застучала было сжатыми в кулачки руками по груди, но попала в крепкий захват, несколько раз попробовала оттолкнуться локтями от прижимающегося тела и ударить в такт в верх груди или, лучше, по ненавистному лицу, по руки не отпускали и вот уже левая скользнула вверх и прижала ее голову к плечу, такому удобному, как для нее вылепленному, и надежному, и немного погодя, чутко уловив спад ярости, эта же рука мягко отвела голову в сторону, поддерживая ее ласково, как голову ребенка, и склонилось неожиданно помягчевшее лицо, и жесткие мужские губы несколько раз тихо коснулись уголков ее губ, и замерли посередине, постепенно обволакивая рот и высасывая остатки разума.

– Все-все, не сейчас, вечером, уходи, уходи, – он уже подходил к дверям, – водки возьми.

* * *

Ух, ух, ух – мерно били веники по красным барабанам спин и потом, подрагивая в ласковом массаже, растекались мелкой дробью – ша, ша, ша. О опять – ух, ух, ух – следующий!

– Поддай!

– О-о, хорошо.

– Побойтесь Бога, дышать нечем, – сдавленно сказал Анисочкин.

– А ты все равно дыши. Пар он и изнутри чистит, – ответил ему Манецкий с верхней полки.

– Ох, как пробило! – воскликнул Механик. – Пойду окунусь.

Несколько разгоряченных голых тел гуськом проскочили прихожую, на крыльцо, на мостки и веером, с визгом и брызгами, разлетелись в пруд.

– Хороша водичка!

– Да под такую баню можно и похолоднее.

– Айда назад.

И все по новой.

Лишь Като и Анисочкин не принимали участия в этих игрищах и яростно скребли себя.

– Темно. Ничего не видно, – возмущался Като.

– А, может быть, это к лучшему. Чего на свою грязь смотреть, расстраиваться. Ты бы попарился, Като, – призвал его Сергей.

– Я уже попарился, сколько можно.

– Не по-людски как-то, до первого поту – и сразу к шайке. Ты бы в пруд окунулся, все воды больше.

– Озолоти – в пруд не затащишь! Холодно!

– Так у вас в Грузии речки горные еще холоднее.

– У нас в Грузии умные люди живут, старики говорят: речки для форели, у нее кровь холодная. А у меня – горячая!