Минус тридцать

– Ты смотри, с подружками не поделись впечатлениями от местных удобств, – усмехаясь, ответил Манецкий, быстро сполоснувшись, вытершись и швырнув полотенце Алле.

– Нет, такую роскошь я им не продам – вдруг у них тоже какие-нибудь мечтания появятся.

Они посидели в предбаннике, выпили по полстопки, потом по чашке чая, сидели молча, глядя друг на друга с лаской и благодарностью, но прошло время, и затуманился взгляд, и протянулись навстречу руки.

– Что ты со мной делаешь… – сказала Алла, прильнув к Виталию, исцеловала его лицо, скользнула чуть ниже, подражая ему, обвела языком кружки вокруг сосков и стала медленно, поцелуй за поцелуем, спускаться ниже.

– Что ты со мной делаешь… – хрипло пробормотал Виталий, когда ее губы нежно обволокли головку.

«Надо же, сама…» – легкое удивление промелькнуло к голове и тут же растаяло в наслаждении.

– Сладкоежка, – раздался смешок, – тебе дай волю – обо всем забудешь.

– О тебе забудешь!

– Я хочу тебя.

– Не могу предложить ничего лучше стола.

– Старый развратник! Так-то ты аспиранток портишь. Меня предупреждали!

– А ты и рада слушать.

Они уже стояли, обнявшись, возле небольшого «чайного» стола у стены. Манецкий выскользнул из объятий, набросил на столик пару простынь и, приподняв Аллу, подсадил ее на край стола. Алла порывисто поцеловала его и откинулась на спину, закинув ноги на плечи Виталию.

Время остановилось.

Глава 6

– Ты куда вчера исчез? – спросил Сергей у Манецкого во время общего перекура после обеда.

– Баню додраивал – интеллигентность требует, – ответил Манецкий, – потом ключи председателю относил. У него эта баня, похоже, любимое дитя.

– Еще-то даст?

– Почему нет?

– Хорошо бы, а то наши девушки не в восторге от общественной.

– В нашей им понравилось бы еще меньше.

– Вероятно.

Лишь вечером Манецкому удалось отозвать Аллу в сторону.

– Ну что, идем.

– Куда, ненасытный ты мой?

– Есть здесь одно симпатичное местечко, не вчерашняя баня, конечно, но если ты не имеешь ничего против сена…

– Я не имею ничего против тебя. Побереги силы. Завтра. Завтра, дорогой.

* * *

После первых, буйных, насыщенных событиями дней наступило относительное затишье. Все более или менее свыклись с окружающей обстановкой, приноровились к отсутствию элементарных удобств, приучились есть не глядя, чтобы не расстраиваться, в тарелку и на серо-красные руки с траурными дужками ногтей, привыкли ходить каждый день в сапогах, не стирая ног, перестали болезненно реагировать на пятна грязи на рабочей одежде и не обращали внимание на вызывающий мурашки холодок от непросохших ватников, курток, штанов, вязаных шапочек и носков.

Вечером, после возвращения с работы и легкого ужина в столовой, люди молча переодевались, развешивали верхнюю одежду в сушилке, умывались, расчесывали свалявшиеся под шапочками волосы и угрюмо расползались по своим комнатам, заваливались на кровати, читая по кругу немногочисленные имеющиеся в отряде книги и лениво перебрасываясь пустыми фразами. Не было даже той здоровой физической усталости, когда возможность скинуть сапоги и растянуться на кровати воспринимается как данная свыше милость, когда просто лежишь, закинув руки за голову, и, ни о чем не думая, смотришь в потолок, с истомой ощущая, как расслабляются натруженные за день мышцы. Была лишь душевная усталость от бесполезного топтания на поле и бесконечно долгого, как казалось, ожидания окончания еще одного рабочего дня.

Лишь часам к девяти люди понемногу стряхивали апатию, начиналось шатание из комнаты в комнату, на кухне пыхтел чайник, из комнаты Почивалина доносилось характерное бульканье и, постепенно нарастая, разгорался спор; в пустой комнате, оставшейся после отъезда Штыря, налаживали музыку, и вскоре под предводительством Жмурика и Като там начинались танцы при скудном освещении затуманенной луны за окном и сигнальной лампочки магнитофона. Вика, Марина и Анисочкин после первого же вечера танцев резко к ним охладели и предпочитали сидеть в комнате девушек, за чашкой чая, с печеньем и конфитюром, который исправно закупал Анисочкин. Все чаще к ним присоединялся Сергей, перебиравший струны гитары под неспешный мягкий разговор или певший негромкие лирические песни.

Алла с Манецким в этих посиделках не участвовали. Они исчезали из барака гораздо раньше, вскоре после ужина. Они нарочито медленно переодевались, мылись и, дождавшись, пока все разойдутся по комнатам, выскальзывали из дома, сначала Манецкий, а за ним, минут через десять, Алла. Все это, конечно, было шито белыми нитками, но для подавляющего большинства их ежевечернее отсутствие прошло незамеченным и не породило ненужных обоим сплетен. Их сожители по комнатам, к счастью, не обладали столь распространенным стремлением сопоставлять факты и докапываться до истины, умели подавлять в зародыше нечистые мысли о своем ближнем и уж, в крайнем случае, никогда не высказывать их вслух. Остальная же часть отряда приписывала любовников к компании «чаевников» и была даже рады их отсутствию на танцах и за столом, учитывая известное высокомерие Аллы и ехидный характер Манецкого.