Минуты будничного несчастья

Дождавшись, когда все займут свои места, сотрудник протокола объявил, что в этом году церемония будет проходить по-новому. Вместо того чтобы подходить к президенту и пожимать ему руку, мы должны были просто вставать, когда назовут наше имя, и тут же снова садиться. Я спросил сидевшего рядом:

— Ты готов будешь подтвердить, что в этом году все поменялось?

— Что с тобой? — ответил он вопросом на вопрос. — Тебе нехорошо?

Я промолчал.

Потом я все понял. Поскольку о том, почему в последнее время я хожу мрачный, мне случалось говорить, болтая по вечерам с друзьями — особенно с теми, кто донимал меня вопросом, почему я не рад выдвижению меня на «Давида ди Донателло», — можно было не сомневаться, что кто-то из них рассказал об этом президенту. Не исключено, правда, и то, что при одном из наших вечерних разговоров мог присутствовать какой-нибудь агент итальянских секретных служб, выдававший себя за режиссера, журналиста, банкира — мало ли за кого? — и что этот оборотень поспешил донести обо всем президенту или его команде. И президент смекнул, что на этот раз я не удержусь, и, будучи нашим общим президентом, то есть президентом каждого человека в этой стране, а следовательно, и моим, решил избежать этой щекотливой минуты и изменил церемониал. Возможно, — чем черт не шутит? — он давно знал, что я должен был ему сказать, притом что сказать ему я мог больше, чем он ждал от меня, и поэтому спешил, пожав мне руку, тут же отвести взгляд. И кто знает, возможно, он не хотел быть переизбранным еще и поэтому, думая: я успешно избегал этого семь лет, и что мне делать теперь? И может быть, кто знает, в тот день, когда он позволил уговорить себя дать согласие на переизбрание, он дал его потому только, что кто-то предложил ему изменить злополучный церемониал. И кто знает, может быть, он подумал: это последний раз, а потом проведут реформы, и я подам в отставку.

Как бы не так! Он побоялся, что реформы затянутся, почувствовал неотвратимое приближение очередной церемонии вручения премии «Давид ди Донателло» и подал в отставку.

Приехав к кому-нибудь погостить, ты первым делом должен принять душ. Иногда ты делаешь это охотно, иногда нет. Иногда тебе это нужно, иногда в этом нет ни малейшей необходимости. Но в любом случае ты должен принять душ, ибо, принимая с дороги душ, показываешь, что ты моешься. Ты просто обязан успокоить хозяев дома.

Когда кто-то говорит тебе, что ты должен знать, как он тебя любит, почти всегда он собирается сказать тебе что-то неприятное.

«Даже если я меняю место жительства, даже если представить, что поменял этот свет на тот, я почти всегда оказываюсь с самим собой, с привычным самим собой», — говорил Чоран.

Но, по крайней мере, он оказывался с Чораном.

Когда ты называешь молодцом сына, который попросил тебя: папа, посмотри на меня, а ты на него не посмотрел и все равно уверенно называешь его молодцом. «Молодец!» И в ту же секунду понимаешь, что никакой он не молодец, что он не сделал ничего достойного похвалы, о чем свидетельствует его удивленный вид.

Всю жизнь, задолго до того, как я стал взрослым, меня не покидало чувство неудовлетворенности. Ребенком — по воскресеньям и в праздники, взрослым — за ужином с друзьями. Когда мы закончили есть, наступает время сладкого, мороженого, воскресных пирожных. Кремов, сливок, рикотты, шоколада. Пирожных, тортов, канноли. Когда я был маленький и теперь, в зрелом возрасте, я спрашивал и спрашиваю: «Можно я пойду и выберу сладкое?» Или не спрашивал и не спрашиваю, а решительно говорю: «Схожу за сладким».

С тех пор как я обрел дар речи, дар понимания, мне всегда отвечали: «Подожди».

И я ждал, ждал долго, и когда ожидание начинало казаться мне бесконечным, спрашивал снова. И снова, всю жизнь, мне отвечали: «Подожди».

Я так и не понял, почему сладкого нужно ждать. Вечная история.

Когда настает летний день и начинают готовить рисовые салаты.

К людям, многими особенностями отличающимся друг от друга, можно добавить тех, что ждут не дождутся, когда наступит лето, и тех, что ждут не дождутся, когда оно кончится. Представители этих двух человеческих особей делятся в зависимости от чувства времени: первые считают, что лето кончается слишком быстро, тогда как вторые находят, что ему нет конца.

Последних меньше, но они есть. Их меньше, но при этом больше, нежели явствует из статистики, поскольку они стесняются выражать нетерпение, скуку. Они маскируются, подобно тем, кому на экзитполе бывает стыдно признаться, за кого они на самом деле проголосовали, и они называют кандидата, который, как им кажется, нравится опрашивающим. И когда кто-то говорит противникам лета: «Какое прекрасное лето, правда?!», их так и подмывает ответить нет, но они отвечают да.