Минуты будничного несчастья

Через месяц с лишним Альба удосужилась придать нашей разлуке настолько противоречивый характер, что я уже не понимал, вместе мы или расстались. На самом деле мы расстались, но казалось с немалой долей вероятности, что вот-вот снова будем вместе. Одним словом, она была в здравом уме, а я чувствовал себя ее жертвой в большей степени, нежели, по крайней мере, семь из девяти ее жертв с улицы Бранка. Потому что двое других — налоговый юрист из дома тринадцать по улице Бранка и двоюродный брат Розарии — окончательно потеряли голову от любви к Альбе. Причем оба не знали, известно ли Альбе, что они потеряли голову. Но Альбе это было известно. И стоило им потерять голову, как Альба утратила к ним всякий интерес.

Фактически коллекционирование жертв — ее работа. То есть работа у Альбы есть, обычная работа, но все ее усилия сосредоточены на коллекционировании жертв. Ее неиссякаемая энергия направлена на удержание десятков и десятков жертв. Дело не в том, что ей больше нечем заняться. Но, на ее счастье, ей это нравится: она пишет и получает эсэмэски, напрашивается на приглашения поужинать, занимается ночным сексом по телефону, обещает поцелуи и не выполняет обещанного или выполняет, чувствуя, что жертва может ускользнуть, целуется, но не занимается любовью, занимается любовью, но только иногда, занимается любовью много раз подряд и потом неожиданно прекращает. Говорит «хватит», даже если чувствует, что не кончила. Говорит, что пора расстаться, заранее зная, что будет скучать. Все это — разной степени сложности ее еженедельной работы по соблазнению.

Что касается меня, то я, считай, почти вышел из игры. Говорю «почти» из чистого суеверия. Недавно я отправил ей эсэмэску, которую вполне можно было не отправлять, потому, быть может, что это был ответ Альбе на эсэмэску, которую Альба не писала, да и не думала писать. «Должен тебе сказать, — писал я, — одну неприятную и в то же время приятную вещь или вещь приятную и в то же время неприятную. Я не перестаю думать о тебе. Ты говоришь, что любишь меня, что думаешь обо мне, что скучаешь. Но любить и желать друг друга — это нечто конкретное. Следовательно, хватит, баста. Я устал от той части меня, которая думает о тебе. Она мне не нравится, эта моя часть, я ее терпеть не могу и на этот раз хочу ее победить. Мне очень жаль».

Избегая излишней патетики, я не написал «прощай». Но это было прощание. Это выглядело так, как будто я бросаю ее, тогда как на самом деле она сама бросила меня, и бросила давно.

Альба ответила мне через несколько дней. Она написала «ок». И больше ничего. Я тут же позвонил ей и кричал по телефону, что никто не имеет права отвечать «ок» на такое горькое письмо, что я страдаю, и, немного подумав, добавил, что надо быть последней тварью, чтобы на это наплевать. Она не должна быть столь безжалостной.

— Ок, ты прав, я ошиблась, извини, — сказала она. И положила трубку.

Теперь я, когда позволяет время, еду на улицу Бранка и сижу там за столиком перед баром или гуляю взад-вперед. Иногда встречаю кого-нибудь из тех, кого рад видеть. Мы с удовольствием болтаем о том о сем до тех пор, пока один из нас нечаянно не произнесет слово «Альба», и тут мы загораемся на несколько минут, чувствуя себя сообщниками в мире, которому мы не нужны. Мне говорят, что интерес к Тестаччо в последнее время падает, что этот район потерял свою притягательную силу. Альба все чаще переходит мост, и похоже, что теперь уже некоторые мужчины с Порта Портезе и с улиц, прилегающих к площади Мастаи, уверены в ее ответных чувствах. Рано или поздно этих легковеров ждет большое разочарование, и, пожалуй, они того заслуживают.

Но мы десятеро держимся заодно и хотя бы можем утешить друг друга. Особенно когда кто-то, не подозревающий о наших страданиях, видя, как она выходит из дому, чтобы отправиться в другой район, задумчиво говорит: «А ведь в этой Альбе действительно что-то есть».

Не знаю, называется ли это послеродовой депрессией, но мы, становясь отцами, на многое реагируем одинаково. Например, сразу бежим в магазин за тетрадкой, в которую записываем разноцветными ручками дневные, недельные, сезонные рекорды некоторых видеоигр с PlayStation.

Неожиданно для себя мы начинаем предаваться сложнейшим философским рассуждениям о нежелательности изоляции от мира, о том, что нельзя все время сидеть дома втроем, о необходимости общения с другими и подкрепляем эти свои рассуждения умными цитатами, афоризмами, примерами из жизни и рано или поздно принимаем приглашение в гости и берем с собой ребенка. В результате мы оказываемся на ужине у друзей, которые непрерывно курят, спрашивая при этом: «Дым вам не мешает?» И спрашивают тоном, не допускающим ответа «нет». Ребенок тем временем кричит в темноте чужой спальни.

— Странно, — говорим мы, — он никогда не плачет, наверно, животик.

Слово «животик» мы произносим до пятисот сорока семи раз в день, из которых девяносто семь процентов совершенно некстати.