Минувшее

Отряд расположился на ночлег. Глубокой ночью нукеры бека, рассчитывая на внезапность, решили вырезать небольшой отряд, но просчитались. В жаркой схватке почти все были уничтожены. Абрамов дал распоряжение разрушить до основания укрепление. Весть эта быстро распространилась, и жители соседних кишлаков пришли помогать солдатам срывать и разрушать стены проклятого гнезда. К вечеру все было закончено. Вместо калы и дворца остались одни развалины. Скот, тягло и лес от разрушенных построек Абрамов отдал жителям.

…Вот мы и в Ургуте. Инструктор сошел у гостиницы. Это была двухэтажная постройка местного типа. Распрощавшись с инструктором, мы продолжили наш путь.

День переходил в сумерки, дождь усилился, и мы с нетерпением ждали конца пути. Наконец среди холмов увидели постройки, окруженные садами. А по обочинам дороги бежали хлопковые, почти уже убранные поля. Они тянулись в низине, иногда взбегая на откосы холмов.

Вскоре мы остановились возле длинного освещенного здания. Это был колхозный клуб-чайхана. Шофер побежал искать председателя, а мы с Рано, разминая затекшие ноги, топтались возле машины, перекидываясь шутками. Но вот дверь чайханы открылась, и к нам в сопровождении шофера подошли двое.

— Познакомьтесь, председатель Рашид-ака и женотдел Сановар-биби. Она и бригадир хлопковой бригады. А я побегу, согреюсь чаем и обратно в Ургут…

Узнав, по какому поводу мы приехали, Рашид-ака, добродушно улыбаясь, сказал:

— Плохой день выбрали, дождливый. Озябли? Пойдемте пока в чайхану, согреетесь.

— Нет, раис, гостьи наши устали, им надо немного отдохнуть. Я отведу их к себе. А вы приходите попозже, к плову, — сказала Сановар.

— Золотые слова. Не на час приехали наши дорогие писательницы, пусть сегодня отдыхают. Мы придем позднее.

Сановар-биби решительно подхватила нас под руки, и мы «лихой» тройкой почти бегом ринулись в ближайший переулок. Вскоре в дувале возникла резная калитка, и мы вошли в небольшой двор с новым домиком, приветливо белевшим на заднем плане. Возле террасы был цветничок с увядшими, сиротливо мокнувшими, доцветающими хризантемами и веселыми, ярко-желтыми ноготками. Справа, к дувалу, прилепилась старая постройка, оплетенная виноградной лозой. Под навесом приткнулся тандыр — печь для выпечки лепешек — и очаг — летняя кухня.

Как тепло и уютно показалось нам в небольшой комнате, застланной разноцветным паласом!

— Снимайте скорей мокрую одежду! Вот вешалка. Сейчас будем пить чай, — говорила приветливо хозяйка, зажигая лампу.

— Вот сюда, поближе к плите.

Мы быстро устроились на стеганых подстилках-курпачах, облокотились на пышные подушки. Из открытого хозяйкой духового шкафа пахнуло жаром. Благодатное тепло охватило нас. Сановар-биби достала из духовки чайник. На подносе появились свежие лепешки, кубики пиленого сахара, сушеный урюк, желтый и черный изюм. Блюдце с медом и каса с кипячеными молочными пенками завершали этот дастархан.

— Ух как все вкусно! — воскликнула Рано, с нетерпением ожидая, когда хозяйка нальет чай.

Из объемистого портфеля я достала бутерброды с маслом и сыром, высыпала горсть шоколадных конфет. Пиалы были наполнены чаем, и начался пир.

— Кушайте! Пожалуйста, кушайте! — приветливо угощала хозяйка.

Подкрепившись, мы стали беседовать о колхозе.

— Расскажите Сановар-биби, как организовался и окреп ваш колхоз? Говорят, что в двадцатом году ваш кишлак основательно пострадал от басмачей. Как это было?

Приветливое лицо хозяйки посуровело. Она откинула голову и задумалась. Ее продолговатое лицо побледнело, миндалевидные глаза уставились в одну точку. Казалось, раздвинулись стены и перед ней проплывают картины былых лет. Вот резче вырисовались две складки между густыми бровями, скорбно сжались губы.

— Расскажу. Пусть наши внуки знают, что счастливая жизнь им досталась не даром. За эту жизнь их отцы, деды и матери заплатили ценой страдания, а часто и гибели. Помолчав, она продолжала: — Сюда меня привез мой муж Рахматджан после свадьбы. Мне было шестнадцать лет. Кишлак — таких было тогда много — небольшой, бедный. Летом пыль по щиколотку, весной и осенью грязь невылазная. Деревьев мало, несколько бедных мазанок и все.

Все мы жители кишлака были дружны, только лавочник, человек пришлый, да мулла сторонились нас, темных людей. Вскоре стали доходить до нас слухи, что началась большая война. Потом объявили, что наших людей берут на работы. Забрали и моего Рахматджана, осталась я одна с двумя крошками. Ой как трудно стало! Прошло два года, совсем я измучилась, а Рахматджана все нет. Говорили, что война уже закончилась, царя сбросили…

— Откуда все это вы узнавали? — спросила Рано.

— Разно. То приедет человек, привезет старую одежду менять на муку или зерно, а то проезжие завернут, они-то все и расскажут нам; в городах голодно стало, порядка нет. Да лавочник ездил в Ургут новости узнавать.

Наконец для меня настал счастливый день. Осенью вернулся Рахматджан. Каким-то чудным нам казался. Одет как русский, в стеганке, в сапогах, борода сбрита. Мулла сразу спросил:

— Э-эй, Рахматджан, что это ты неверным стал?