Кряжин. Знал бы ты, Гаврил Федорович, до какой степени я рад, что, наконец, с тобой расстаюсь. Какой у нас год теперь? Тридцатый? Вот. С весны двадцать девятого года по нынешний день ты на мне ехал, как святой на верблюде.
Миньяров. Ехал — ладно, а почему святой?
Кряжин. До того ты какой-то не такой, что даже склоку с тобой устроить нет никакой возможности. Ты какой-то неуязвимый. Я человека с должностью не смешиваю. Люблю я тебя, Миньяров, но в должности — нет, не люблю. Даже шутку, и ту поправил. «Пошлость». Ведь ты мои мысли, совесть, душу мою, как резинкой на бумаге, подчищаешь.
Миньяров. «Люблю — не люблю» — несерьезный разговор, непартийный. И, если уж на прощанье подводить итоги, то скажу, что ты мне дорог своей энергической мужицкой хваткой. Ты большая сила, Кряжин. А я человека с должностью соединяю, ибо человек — это деятельность. Но смотри: без той резинки… без дружеской руки ты можешь в жизни такое написать, что потом и не сотрешь.
Кряжин. Не пугай. Я тринадцатый год в партии.
Черемисов
Кряжин. Не лезь в драку, пока не бьют. Что бы там между нами ни случилось, а ты помни, кто тебя поднял на высоту. Я!
Лина
Черемисов. Роман Максимович жизненные вопросы выясняет.
Лина
Кряжин. Мне воздуху надо, ветерку.
Лина. Подышите.
Кряжин. Вот молодое поколение выросло, беда! Ничем не удивишь. И ты такой же самый, Месяцев… нахал. Недаром вы с Митькой тезки.
Месяцев. Слушаю вас, Роман Максимович, и никак не могу понять, что вам надо.
Кряжин. Черемисову сейчас повезло, но это же бывает только однажды в жизни. Никому неизвестный молодой инженер позволяет себе написать докладную записку правительству с критикой положения нашего медеплавильного дела… И сам Серго Орджоникидзе ведет молодого человека к кому, подумать только!
Миньяров. Какова же была докладная записка!
Кряжин. Читал! Не делайте мне из Черемисова живого гения. Ну, умен, металлургию знает… Однако, прежде чем поставить его директором, у меня запросили мнения. Я ответил положительно. А он даже бровью не поведет! Я семь лет по заводам директорствую, он семь дней. Ладно, делаю скидку на молодость… Но поимей же ты чувство уважения к старшему товарищу… неблагодарный человек.
Миньяров. Не понимаю, Роман, к чему ты стал из себя благодетеля корчить? Ты ведь будто человек не мелочной.
Кряжин. Мелочной, злобный, непостоянный, самовлюбленный и несимпатичный… Сколько там найдется еще таких слов — сыпь на меня.
Месяцев. Роман Максимович, а почему вам кажется, что Митя Черемисов достигает великой радости?
Кряжин
Миньяров. Ты и теперь, кажется, не обижаешь.
Кряжин
Миньяров. Прибавь — слава богу.
Кряжин. Мертвых не трогаю. Любви между нами не было. Что же, я чувства не имею в груди? Врете, имею. Но ежели ты на что-то намекаешь, то поимей в виду, что у Романа Кряжина совесть чиста…
Катенька
Месяцев. Митя, к тебе гостья.
Катенька. Я не в гости, нет, нет… Я потом приду.
Кряжин. Катенька?.. Катенька Маева из новой лаборатории! Подай ручку старшим, вырази что-нибудь.
Миньяров. Медведь, не смущай девушку…
Кряжин. Кого это можно смутить?.. Ты ее автобиографию не знаешь, а я прочел… Скажи ему, Катенька, как ты сама себе фамилию назначила.
Катенька. Ничего нет интересного… Была беспризорной девчонкой и ходила без фамилии.
Кряжин. Черемисов! Скромница, а приметил-таки Катеньку из новой лаборатории. Цветок душистых прерий.
Катенька. Если Дмитрий Григорьевич дал мне перспективу, так при чем же тут… Товарищ директор, нехорошо.
Кряжин. Не я директор, вот директор. Ладно, милая, умолкаю… Как оно поется: «У вас своя дорога… а мне возврата нет».
Лина. Мужчины! Жданович всех зовет на озеро.
Катенька. Спасибо. Я — просто проститься.
Лина. В Ленинград уезжаешь?
Катенька. Завтра.