Мёртвая зона

Она повернулась к мужу, но мыслями была не здесь, а с Джонни. Эрб подошел и положил руки ей на плечи.

— Ты скажешь ему, что любишь его… что молилась… что ждала и верила. Как никто другой. Ведь ты же — его мать! Ты горевала по нему. И я ли не видел этого все пять лет? Я не жалею, что он очнулся, ты зря так говоришь. Я не считаю, как ты, что он вернулся для выполнения какой-то миссии, но я не жалею, что он пришел в себя. Я тоже переживал — не меньше твоего.

— Разве? — Ее глаза смотрели холодно, гордо и недоверчиво.

— Да. И я скажу тебе еще кое-что, Вера. Ты будешь молчать о Господе, чудесах и великом предначертании, пока Джонни не поправится и не сможет сам…

— Я буду говорить все, что считаю нужным!

— …решать, что делать. Я имею в виду, что ты дашь ему возможность стать самим собой и не будешь «грузить» своими идеями.

— Не смей мне указывать! Не смей!

— Смею, Вера, потому что я его отец! — хмуро возразил Эрб. — И прошу тебя в последний раз — не вставай у меня на пути. Поняла? Я не позволю вмешиваться в судьбу сына ни тебе, ни Господу, ни Сыну Божьему Иисусу. Поняла?

Смерив его угрюмым взглядом, Вера промолчала.

— Ему и так будет непросто смириться с мыслью, что его, как лампочку, выключили из жизни на четыре с половиной года. Мы не знаем, сможет ли он ходить, хотя врачи и уверяют, что сможет. Нам известно, что для этого ему предстоит операция на связках — об этом говорил Вейзак. Возможно, потребуется несколько операций. А потом новое лечение, очень болезненное. Поэтому завтра ты будешь просто его матерью.

— Не смей так говорить со мной! Не смей!

— Если ты начнешь читать проповеди, Вера, я сам вытащу тебя из его палаты за волосы.

Вера дрожала, раздираемая радостью и гневом, и в ее лице не было ни кровинки.

— А сейчас одевайся, — сказал Эрб, — и поедем.

Весь долгий путь в Бангор они молчали; их не переполняла общая радость, которую они должны были чувствовать. Только на лице Веры застыло выражение воинствующего восторга. Она сидела рядом с Эрбом, выпрямив спину, и с Библией на коленях, открытой на двадцать третьем псалме.

6

В четверть десятого следующего утра Мари вошла в палату Джонни и сообщила:

— Приехали ваши родители. Хотите увидеться с ними?

— Хочу.

Утром он чувствовал себя гораздо лучше. Сил прибавилось, и в голове прояснилось. Однако предстоящая встреча немного пугала его. Джонни казалось, что они виделись пять месяцев назад. Тогда отец закладывал фундамент дома, в котором теперь, наверное, уже три года жили родители. А мать приготовила фасоль и на десерт — яблочный пирог и все сокрушалась, как он похудел.

Мари собиралась уйти, но Джонни поймал ее руку.

— Как они выглядят? В смысле…

— Отлично.

— Ладно. Хорошо.

— Вы сможете провести с ними полчаса. И немного вечером, если неврологическое обследование не слишком утомит вас.

— Так решил доктор Браун?

— И доктор Вейзак тоже.

— Ладно. Пусть так. Я и сам не знаю, сколько выдержу их ощупываний и укалываний.

Мари помедлила.

— Что-то не так? — поинтересовался Джонни.

— Нет… не сейчас. Вам наверняка не терпится увидеть родителей. Сейчас я пришлю их.

Он с волнением ждал. В палате он остался один — ракового больного перевезли в другую, пока Джонни спал после укола валиума.

Дверь открылась; вошли его мать и отец. Джонни испытал потрясение и облегчение: потрясло его то, как они постарели. Вместе с тем Джонни обрадовало, что эти изменения не были роковыми. Наверное, и его вид производил такое же впечатление.

Однако в нем что-то изменилось кардинально и, возможно, необратимо.

Больше Джонни ни о чем не успел подумать — мать обняла его, в нос ударил терпкий запах фиалковых духов, и в ушах раздался ее шепот:

— Слава Богу, Джонни, слава Богу, слава Богу, что ты жив!

Он обнял ее, но ослабевшие руки через несколько секунд бессильно упали, а Джонни вдруг открылось, как она прожила эти годы, что чувствовала и думала — и что ее ожидает. Потом осознание исчезло, растворившись, как видение темного коридора. Когда Вера разжала руки, чтобы взглянуть на него, и безумная радость в ее глазах вдруг сменилась глубокой задумчивостью, он невольно произнес:

— Мам, выпей лекарство. Так будет лучше.

Глаза Веры расширились, она облизнула губы, и через мгновение рядом с ней появился Эрб. Он похудел не так сильно, как растолстела Вера, но все же заметно. Волосы поредели, но лицо осталось прежним — таким же простым, родным и любимым. Достав из заднего кармана большой платок, Эрб вытер глаза и протянул руку.

— Ну, здравствуй, сынок. Рад, что ты снова с нами.

Джонни пожал ему руку, напрягая все силы, и его слабые пальцы утонули в крепкой ладони отца. Джонни переводил взгляд с матери, одетой в синий брючный костюм, на отца. На Эрбе был ужасный пиджак в мелкую клетку, отчего он походил на торговца пылесосами. Из глаз Джонни брызнули слезы.

— Извините, — сказал он. — Извините, я просто…

— Поплачь. — Вера уселась на кровать рядом с сыном. Ее лицо прояснилось и выражало только материнскую заботу. — Поплачь, иногда это — лучшее лекарство.

И Джонни послушался ее.

7