Мёртвая зыбь

– Я вас должен видеть немедленно. Нахожусь от вас в двух шагах, прошу вас выйти ко мне.

«Что могло случиться? – подумал Якушев. – Неужели кого-нибудь арестовали? Но это невероятно».

Он обычно ложился поздно и ещё не успел раздеться.

Через несколько минут спустился вниз, увидел Стауница.

Тот сидел в сквере на скамейке и поднялся навстречу:

– Игорь покончил с собой. Бросился в пролёт лестницы с пятого этажа. Готов…

– Когда это произошло?

– В девятом часу. Вечером… Он говорил мне, что за ним следят.

– Давайте разберёмся, – стараясь сохранить спокойствие, сказал Якушев и сел на скамейку. – При нем были какие-нибудь документы, что-нибудь компрометирующее

«Трест»?

– Абсолютно ничего.

– Он оставил записку?

– Нет. Я проник в его комнату под видом родственника, застал милицию. Понял, что никакой записки не было. Все произошло внезапно. Он жил на пятом этаже, снимал комнату у какой-то старухи. Уходя, сказал ей, что скоро вернётся. Вышел на площадку и…

– Как вы узнали об этом?

– Он позвонил мне, и мы условились встретиться в восемь часов у его дома. Собирались в кинематограф. Я немного опоздал. Подошёл к подъезду, его нет. Я разозлился и пошёл в подъезд. И тут увидел: он лежит, вокруг люди.

– И вы только сейчас дали мне знать?

– Хотелось выяснить все обстоятельства.

– Вот к чему ведёт легкомыслие. Вы привлекаете в организацию человека неуравновешенного, какого-то анархиста, психопата только потому, что он сидел с вами в лагере…

– Тогда он был вполне уравновешенным. И потом, когда он решил, что монархия – единственный выход, рассуждал вполне здраво.

– И дал браунинг девчонке и подбивал её на теракт?

– Я ей запретил категорически.

– Запретили. Она могла не сказать вам. И что бы было?

Стауниц молчал. Слышно было, как он тяжело дышит.

– Вы – ученик Савинкова, и такая ошибка! Теперь в каждом случае, если привлекаете нового человека, будем обсуждать в штабе МОЦР. Вы понимаете, что значит самоубийство? Будет расследование. Конечно, мёртвые молчат, но если осталась какая-нибудь ниточка?. Ну хорошо! Впрочем, совсем не хорошо. Постараемся разузнать, как пойдёт дело. Спокойной ночи. Зою пришлите ко мне…

Она когда узнает, может совсем свихнуться.

– Спокойной ночи.

Всегда самоуверенный и циничный, Стауниц был явно смущён.

На следующий день Якушев узнал от Старова:

– Настоящее имя этого типа не Игорь, а Антон, и фамилия по документу, впрочем сомнительному, Шерстинкий. Писал стихи, все больше о смерти. Кокаинист. Баночки из-под кокаина выбрасывал через окно, на крышу соседнего дома. Там у водосточной трубы их не сосчитать.

Я так думаю: у него была мания преследования, и притом галлюцинации. Вышел на площадку, что-то увидел и в припадке ужаса бросился… Никаких записок. Одни стихи.

Вот…

Якушев прочитал:

Нет, я не сумасшедший, нет!

Я вижу то, чего не видят люди, –

Зовёт меня мохнатое,

Зовёт проклятое…

Он перелистал тетрадку. Все в этом роде. Вернул Старову.

– Сегодня вечером я увижу Зою, – сказал Якушев. –

Представляю себе ужас этой девочки.

Зоя пришла к Якушеву. Она ничего не знала. Он посадил её и ласково сказал:

– Как живёте, Зоя? Я вас не видел с того самого вечера.

– Живу. Мне очень тяжело… Я теперь понимаю, это было глупо. И этот браунинг… Его надо отдать Игорю. Это его.

– Он ему больше не нужен.

Она подняла на Якушева большие серые глаза:

– Разве? Он поцеловал его, когда дал мне.

– Зоя, Игорь умер, покончил с собой. Бросился с пятого этажа.

Она побледнела, задрожала, схватилась за голову:

– Нет… Нет!

– Это произошло вчера в девятом часу. Вы были близки с ним?

– Что вы? Нет! Совсем не то!

– Он был кокаинист. Вы это знали?

– Сначала не знала. Он заставил меня тоже это пробовать. Но я не могла. Он всегда боялся чего-то. Говорил, что за ним ходят, следят… Он имел страшное влияние на меня, теперь я понимаю. Говорил, что он гипнотизёр. Таращил глаза. Это он сказал, чтобы я с револьвером ходила у дома

Чека и стреляла в первого, кто выйдет. Он говорил: «Я бы сам, но у меня дрожат руки». Он был совсем больной, теперь мне понятно…

– Вы одна живёте или с родителями?

– Я живу у родственницы. Она почти неграмотная, старенькая, но добрая. Говорить мне с ней не о чем. Я ведь учусь в консерватории. Мой профессор сказал, что у меня способности.

– Вот видите, перед вами будущее. Вам только семнадцать лет. Милая девушка, уезжайте из Москвы. Скажем, в

Киев. Там тоже консерватория. Я дам вам письмо, и вас устроят, словом, вас не оставят. А с «семёркой», которая уже не «семёрка», а «пятёрка», я все улажу. Но помните, все, что было там, в этом «болоте», остаётся глубокой тайной. Вы погубите себя и других, если…

– Клянусь вам… памятью мамы! Она умерла от тифа три года назад, я вижу её во сне и плачу, я так плачу…

Когда Якушев рассказал Артузову об этом разговоре, тот сказал:

– Мне кажется, что можно спасти человека. Дадим немного денег, отправим в Киев, пусть учится. Она любила его… этого Игоря?

– Не думаю. Да он и не хотел её любви. В нем все убил кокаин. И его самого заодно.