Мёртвая зыбь

После совещания Старов сделал замечания своим «актёрам»: некоторые, по его мнению, несколько переборщили, в такой ситуации важны детали, тончайшая линия; перейдёшь её, и конец, провал. А главное – нужна серьёзность, какую бы чушь ни пришлось говорить. Важен результат. И действительно, как выяснилось позднее, Арапов был глубоко взволнован искренностью выступавших на совещании фракции евразийцев, особенно Вяземского.

Второй инсценировкой была встреча Арапова с главным руководителем «Треста», бывшим генералом Андреем

Медардовичем Зайончковским. Его инструктировал Артузов.

Андрею Медардовичу эта встреча не доставила много хлопот. Она произошла на Тверском бульваре. Арапов был совершенно растерян. Представительная наружность генерала, несколько доброжелательных слов, которые он обронил, потрясли Арапова. Он почувствовал себя младшим офицером перед высоким начальством.

Затем Арапов был представлен Потапову, который говорил, что евразийство выросло на британской почве и потому может быть использовано англичанами во вред патриотической русской организации «Трест».

Ланговой рассказал гостю об отношении «молодёжи» –

евразийской фракции «Треста» – к Политическому совету.

«Извечный спор между отцами и детьми был наглядно показан на совещании фракции. В переписке с зарубежными евразийцами фракция „молодых“ придерживалась такого стиля:

«Наш „дид“ (Николай Николаевич) окружился только падалью… Народ требует живого человека в мундире и штанах, а не бесплотную идею. У нас нет денег, и мы не видим способа их достать, а между тем время не ждёт…»

Несмотря на ералаш в головах эмигрантов-евразийцев, Ланговой подметил, что Арапов с любопытством присматривался к жизни в советской столице, интересовался финансовой реформой, укреплением курса червонца, восстановлением промышленности, работой Советов. Правда, до эволюции в его сознании было ещё далеко, но Ланговой все же почувствовал, что Арапов не окончательно погряз в эмигрантской трясине. Он с сожалением и смущением вспоминал о гражданской войне и жестокости белых.

Предположения Лангового о возможном переломе во взглядах Арапова оправдались. Арапов впоследствии по-иному воспринимал то, что увидел в Советской стране, и осуждал белую эмиграцию.

42

Якушев и Потапов часто были в разъездах, и тогда

Алексею Зубову приходилось нелегко. На его долю выпадали заботы о Захарченко и Радкевиче, наблюдение за

Стауницем и другими монархистами. Правда, он старался чаще видеться со Старовым и Пилляром, получал нужные инструкции и сумел внушить к себе доверие убеждённым монархистам. Даже Мария Захарченко им стала восхищаться и обещала доложить о нем Кутепову.

– Если бы нам найти сотню-другую таких краскомов, переворот был бы обеспечен, – однажды сказала она Стауницу. – Якушев все-таки штатский, а Потапов – барин.

Через «окна» доставлялась белоэмигрантская литература. Зубов получал её в ларьке, где дежурила Захарченко, и уносил якобы для распространения среди курсантов.

Образцы этой литературы он передавал Артузову, а остальным топил печку-буржуйку, когда были перебои с топливом.

Личная жизнь у него как-то не налаживалась. Лена замещала заведующего отделом партийной жизни газеты, и у неё редко выдавались свободные вечера. Зубову приходилось возиться с «племянниками». Стауниц по-прежнему занимался коммерцией и, как мог, старался использовать знакомство с Кушаковым и его клиентами.

А тут опять вышло недоразумение. Кто-то из знакомых

Лены увидел Зубова с Марией Захарченко, которая считала полезным проявить в отношениях с ним некоторую долю женского обаяния.

Лена не то чтобы ревновала Алексея, но у неё возникли подозрения: неужели он опять связался с «вредным элементом», как тогда называли нэповскую публику. «Отсюда недалеко и до контрреволюции», – думала Лена. А Зубов, конечно, не мог объяснить ей секрета отношений со Стауницем и компанией.

Однажды он позвонил ей в редакцию, и вечером они встретились. Именно в этот вечер Лена решила поговорить с ним серьёзно о его странных знакомствах и подозрительных исчезновениях. Но он положил перед ней пригласительный билет.

– Это куда? – спросила она сухо. – Небось опять в оперетту? – Но, рассмотрев билеты, удивилась: – Это на

Лубянку?

– Да. В клуб ОГПУ. Я ведь служил в погранвойсках.

Товарищи не забывают. Первомайский вечер, доклад Луначарского, а потом концерт.

Лена посмотрела на него: никогда он не говорил ей об этих товарищах. Она даже как будто повеселела.

А произошло вот что: Зубов рассказал о своих сложных отношениях с Леной Артузову, и тот посоветовал пригласить её в клуб на вечер.

– Она увидит, что ты, так сказать, в кругу своих… Девушка, видимо, умная и сообразит, что к чему. А в клуб никакие стауницы не проникнут, они Лубянку за две версты обходят.

Зубов и Лена шли по праздничной Москве. Ещё не зажигалась иллюминация, скромная по тем временам, но радовали даже эти редкие, выкрашенные в красную краску лампочки и флаги.

Они поднялись в небольшой зал, и Лена близко увидела людей, которые наводили ужас на врагов советской власти.