Мёртвая зыбь

Якушев самым добросовестным образом исполнял свои обязанности по службе. Все сотрудники учреждения верили, что его поездки связаны с восстановлением Волжского речного пароходства. И дома тоже были убеждены, что глава семьи ничем, кроме водного хозяйства страны, не занимается. Жена и дети привыкли к его поездкам и нисколько не удивились, когда, побыв несколько дней дома, Александр Александрович уехал в Ленинград.

Там создалось сложное положение, Путилов, руководивший контрреволюционными группами, держал себя надменно, мало считаясь со штабом «Треста». Люди, входившие в группы Путилова, почти открыто пропагандировали монархические идеи. Они получали из-за границы оружие, связывались с белоэмигрантами в Финляндии, –

словом, их деятельность становилась наглой и опасной.

Между тем время ликвидации ленинградских групп ещё не пришло, операция «Трест» в Ленинграде только разворачивалась. Посовещавшись с товарищами, Артузов решил направить Якушева в Ленинград, чтобы от имени «Треста»

утихомирить Путилова и призвать его группы к осторожности. Важно было, чтобы эти группы не выходили из подчинения «Треста».

В 1920 году Якушев оставил голодный, угрюмый город, забитые досками витрины магазинов, пустынный Невский.

В сквере против Адмиралтейства стояли стальные башни, снятые с военных кораблей в дни наступления белой армии генерала Юденича. Торцовая мостовая зияла выбоинами, местами торцы были разобраны на топливо. На топливо были разобраны и полузатопленные баржи на Неве. Мимо облупившихся, отсыревших фасадов домов бродили хмурые, голодные люди.

Уже на Вокзальной, бывшей Знаменской, площади

Якушев заметил перемены. У памятника Александру Третьему (в то время его ещё не сняли) Якушев увидел знакомые ему петербургские извозчичьи пролётки, широкие и удобные. Носильщик в чистом белом фартуке поставил чемодан в ноги Якушева, принял мзду и, кивнув, отошёл.

Собственно, чемодан был лёгкий, можно было вполне доехать на трамвае, но хотелось испытать ощущения прежних лет. Якушев оглянулся на памятник царю, бронзовую карикатуру, вспомнил ходившую по Петербургу поговорку: «На площади – комод, на комоде – бегемот, на бегемоте – обормот» – и усмехнулся. «А ведь здорово сказано», – подумал он, хотя несколько лет назад возмущался этой «кощунственной» поговоркой.

– В «Европейскую»…

Ехали по Невскому. Магазины были уже открыты, а другие только открывались. Он читал на новых, не успевших обветшать вывесках фамилии владельцев магазинов. Среди них были старые, давно ему известные, но появились и новые. Удивили вывески фирм, названных с претензией, – например, «Новинка», «Гигиена», даже

«Прогресс» и «Сюрприз».

Извозчик не гнал лошадь, приятно было слышать, как хлопали по торцам подковы. День был холодный, но сухой.

Якушев даже жалел, что так скоро доехал до «Европейской». Снял знакомый ему просторный номер. Он жил в нем, когда в петербургской квартире шёл ремонт. Оставив чемодан и побрившись в парикмахерской, где его узнал старый мастер Фока Степанович, посмотрел на часы. Пора идти на свидание, назначенное в Казанском соборе. Якушев пересёк Невский и шёл по направлению к собору. Все было не так, как в двадцатом году: попадались даже франты в шубах с котиковым воротником, но больше встречалось людей в полувоенных, защитного цвета бекешах на бараньем меху и в сапогах; встречались женщины в изящных шубках и в каракулевых жакетиках. Якушев ещё раз взглянул на часы, заторопился и, сняв шапку, вошёл в собор. Он протиснулся поближе к алтарю, – впрочем, народу было немного. Служили панихиду после литургии, и в тишине под сводами собора расплывалось:

– Ещё молимся об упокоении…

И тут совсем явственно Якушев расслышал:

– …об упокоении убиенного раба божия Николая…

Ему показалось, что он ослышался. Он вспомнил:

«Сегодня девятнадцатое, по-старому шестое декабря, тезоименитство царя Николая Второго. По ком же панихида?

По нему, конечно. Кто же, как не он, „убиенный“… Однако как эти господа здесь осмелели. В Казанском соборе – панихиду… Вот почему мне назначили здесь свидание».

Он повернул голову, поискал и сразу увидел того, кто его ждал, пошёл к выходу и услышал, что его догоняют.

Это был старый знакомый, тайный советник Александр

Сергеевич Путилов, землевладелец Рязанской губернии, воспитанник Александровского лицея. Они когда-то познакомились у Донона, на обеде бывших воспитанников лицея.

– Ну, дорогой мой, – сказал Якушев, – такой смелости я не ожидал, панихиду по государю в Казанском соборе…

– А день-то какой?. Николай Мирликийский, тезоименитство его величества.

– Давно мы не виделись, давно… Сколько воды утекло с пятнадцатого года. Где бы нам побеседовать?

– А тут, напротив… Кафе «О'Гурмэ». В доме Зингера.

– Кстати, я не завтракал.

Они устроились за столиком в глубине небольшого зала. Толстенькая, румяная дамочка наклонилась к ним, обнаружив пышный бюст.

– Отведайте наш знаменитый «курник».

– Это что такое?

– Рекомендую. Вроде пирожка с курочкой, запечённой в тесте. Прелесть.

Когда она ушла, Путилов сказал:

– Как вы вовремя уехали в Москву, Александр Александрович.