Мир Чарльза Диккенса

Диккенс был критиком общества и активно занимался благотворительностью, отдавал много сил издательскому делу и журналистике, был прекрасным оратором, даровитым актером, наблюдательным путешественником и любителем длинных прогулок — поначалу дневных, в шумной компании друзей, а с годами все чаще ночных, в одиночку; он был сведущим дилетантом-юристом и чуть менее сведущим дилетантом-фокусником, был гипнотизером, страстным организатором праздничных увеселений и неуемным их участником всякий раз, когда в доме собирались гости — детвора или старые приятели, — в особенности на рождество и, уж конечно, на святки. Его доброму отношению к людям — чужим и близким — отчасти мешали проявления присущей ему неуживчивости, желания во что бы то ни стало настоять на своем. Но для большей части современников как на родине, так и за границей Диккенс олицетворял семейное счастье. Многие обстоятельства, омрачающие для нас эту идиллическую картину, вообще не были известны при жизни писателя и стали достоянием гласности лишь более чем через полвека после его смерти. Но даже в его время этот образ заметно, хоть и неполностью, потускнел в глазах иных его друзей и читателей из-за его разъезда с женой в 1858 году, на двадцать третьем году брака. Странное противоречие между бедностью и невзгодами последних лет его детства и блестящим успехом, достигнутым, по общему мнению, во взрослой жизни, выявилось для публики лишь после его смерти благодаря его другу, которому он когда-то поведал свою историю. Его влюбчивость и жестокие неудачи с женщинами, разумеется, получили огласку лишь спустя много лет после его смерти; и все же они, наверно, никогда не будут известны нам настолько, чтобы положить конец романтическим измышлениям. Он был хорошим сыном, весьма скептически воспринимавшим своих никчемных родителей, и хорошим, любящим отцом, зачастую строго критиковавшим своих детей, недовольство которыми все росло, по мере того как они становились старше. Кроме того, хотя в душе и в делах своих он был настоящим христианином, его разновидность христианства была и остается неприемлемой для многих представителей церкви.

В Общественной Жизни (эти слова применительно к Диккенсу можно писать лишь с большой буквы, столь много он брал на себя и столь велика была заслуженная им известность), а также и в частной жизни он принимался за все с невиданной энергией, что и состарило его раньше срока. От природы он был способен к бурной радости и затяжным приступам меланхолии, переходившей часто в тяжелую депрессию. И труду и игре он предавался с большим пылом, чем позволяло его здоровье.

Подобная жизнь, неизбежно исполненная противоречий и странностей, делала Диккенса очень своеобразным человеком. Впрочем, существовало и существует великое множество весьма преуспевших в жизни людей со своими скрытыми семейными неурядицами, неуравновешенным характером, невероятной энергией и сложными, полными противоречий взглядами на жизнь. Диккенса от них отличает его писательский талант и преданность своему искусству, не ослабевавшая до самой его кончины. Его частная и общественная жизнь интересна тем, что она питает собой его великие романы, а его взгляды — тем, что проясняют их смысл или же входят с ними в противоречие. Мы унаследовали этот мир, порожденный воображением Чарльза Диккенса. Его романы были великими образцами искусства, одновременно высокого и развлекательного: Диккенс не разделял между собой эти два понятия, и нам нет нужды поступать иначе. В каждом его романе возникает свой особенный мир, и судить о нем, разумеется, надо по-особому. И все же, пусть спорят с нами критики-педанты, книги эти, как бы своеобразна ни была каждая из них, где-то сливаются вместе и образуют, подобно произведениям других великих художников, единый завершенный мир — Мир Чарльза Диккенса. Именно с целью послужить путеводителем по этому воображаемому миру, где отдельные романы, подобно планетам, вращаются, как части удивительной и стройной системы, вокруг своего создателя, и написана данная биография.

Глава I Детство. 1812–1822

, вот она приближается, эта маска! Какой любящий родитель не встревожится, услыхав среди ночи такой вопль своего малыша. Встревожится и в не меньшей степени удивится. Впрочем, ребенок, произнесший эту необычную фразу, был далеко не обычным ребенком.

Игрушки — вот что дает первую пищу нашему воображению. Диккенса всегда занимал вопрос о том, как сформировалась его фантазия, и в 1850 году, когда ему было уже тридцать восемь лет, он подробно описал свои первые игрушки, какими они запомнились ему когда-то на рождественской елке.