Мир Чарльза Диккенса

Хотя одно с другим связано, Диккенса в последнее десятилетие его жизни тревожили не столько друзья, братья и сестры, сколько его собственные дети. Насмотревшись на беспечность родителей, плачевно сказывающуюся в судьбе двух его братьев, Диккенс с самого начала решил воспитывать своих детей (прежде всего семерых сыновей) таким образом, чтобы уберечь их от фамильного недуга. Раскритиковать его за неудачу легко, однако в своей основе педагогические методы Диккенса не казались викторианцам столь же сомнительными, как они кажутся нам. Иные самые несносные проявления его отеческой опеки проистекали из природного деспотизма — например, он терпеть не мог беспорядка: «Я до такой степени одержим идеей порядка во всем, что, боюсь, у меня самого не все в порядке». Пока дети были маленькими и позже, во время школьных каникул, досмотр детских комнат, вешалок для пальто и прочее проводился чуть не ежедневно. От всего этого не были избавлены и обе дочери: младшая, Кэйти, девочка порывистая и живая, часто находила на своей подушечке для булавок записку со строгим выговором.

Больнее, чем строгую дисциплину, дети переносили перепады в настроениях отца, особенно в годы перед разрывом с матерью. Но ведь это понятно: постоянный прирост младенцев в семье отнюдь не снимает нервозности, которую временами испытывают в обществе детей взрослые, особенно пишущая братия — работать ведь приходится дома. Когда Кэтрин и Диккенс разъехались, их младшему ребенку, общему любимцу Плорну^{128}, было только шесть лет, а после смерти пятидесятивосьмилетнего Диккенса Плорн, которому еще не исполнилось и семнадцати, жил уже у брата Альфреда в Австралии; зато предпоследний сын, Гарри, еще учился в Кембридже и оставался дома. Диккенс ни разу не пожил один, без забот о детях и доме. Даже в 1862 году он пишет: «Весь дом наполнен мальчишками, и каждый мальчишка (как водится) обладает необъяснимой и ужасающей способностью оказываться одновременно повсюду, имея на ногах никак не меньше четырнадцати пар ботинок со скрипом». Вероятно, в те годы, когда пришлось особенно напряженно работать, он и привязался к Джорджине — она умела утихомирить детей, а Кэтрин в этом была бессильна.

Сидней Смит Хэлдиманд.

Генри Фильдинг и Френсис Джеффри.

Эдвард Булвер-Литтон.

Диккенс был строгим отцом, но никак не суровым, мрачным или скупым. Он всегда советовал детям руководствоваться Новым заветом; специально для них написал «Житие нашего Господа»; когда сыновья подрастали и уходили в мир, он снабжал каждого из них Евангелием и письмом с бесхитростными соображениями христианина, но он ненавидел Ветхий завет и безотрадный, мрачный кальвинизм, атмосферу которого передал, описывая жизнь Дэвида у Мэрдстонов и детство Артура Кленнэма; еще он гордился тем, что не употребляет всуе слово «религия» и даже наставления Христа.

Детей он горячо любил, хотя временами они и досаждали ему. Были у него и любимцы: Плорн, Сидней, который стал потом моряком; любил он и обеих дочек. Когда дети были маленькими, он с интересом участвовал в их играх, особенно ему нравилось тщательно готовить рождественские и крещенские вечера, но и в развлечениях он был немного деспотичен, любил распоряжаться. Сыновья росли, и Диккенсу, подобно всем эмоционально сохранившимся людям, было все труднее ладить с ними, он словно боялся соперничества, когда они станут совсем взрослыми (не желая стареть, он жаловался, что его внуков, детей Чарли, «с самого нежного возраста учили называть меня „достопочтенный“ и они уверены, что это мое имя или даже титул, который я получил от благодарной страны»). Но, как показывает его восторженный рассказ о путешествии по реке со старшим сыном Чарли и двумя другими воспитанниками Итона, он мог сломать лед и сойтись даже с взрослеющими сыновьями. Диккенса коробило чересчур строгое отношение Макриди к детям — те «входили к десерту и получали каждый печенье и стакан воды, которую, я всегда был уверен, выпивали с самой мрачной злобой: „Чтоб они провалились, эти обжоры взрослые!“» Веселый, но и точный распорядок жизни — такое сочетание, полагал он, убережет детей и от кошмаров чрезмерной строгости, которую он так часто описывал в своих романах, и от охоты потворствовать своим слабостям, испортившей жизнь его братьям.