Мир Гаора. 5 книга. Ургайя

Он снова лёг и закрыл глаза, прижавшись щекой к острым, сразу и ледяным, и горячим камням. Всё, больше он никуда не пойдёт и не поплывёт. Что мог он сделал, а теперь пусть будет, как будет…

– Рано ж ты сдался, парень, – укоризненно покачала головой Мокошиха.

– Не по силам дорога оказалась, – так же со вздохом согласилась Нянька. – Неужто зазря всё?

– Подождём, – спокойно сказала Мокошиха. – Пусть полежит, пока сам не захочет выплыть.

То ли сон, то ли беспамятство… временами он ненадолго приходил в себя, ощущал камни под собой, жар справа и влажный холод слева, и снова проваливался в бесцветную пустоту, где уже не было ни страха, ни боли, ни надежды. Он ничего не хотел и ничего не ждал.

Неощутимо и безостановочно шло время. Ровно вытянувшись, горел в плошке огонёк, тихо кипела в деревянной чашке рядом вода, застыли на стене чёрные тени сидящих женщин.

Он очнулся оттого, что кто-то или что-то осторожно и ласково трогало его голову, гладя волосы. Вода? Он сползает в воду? Ну и пусть. Унесёт – так унесёт, утопит – так утопит. Его опять погладили по голове, по-прежнему ласково, но уже слегка ероша волосы, будто будили.

– Не спи на земле, простудишься.

Одновременно ласковый и строгий, мучительно знакомый голос.

– Мама?! – вырвалось у него.

– Мама, – неожиданно громко и ясно прозвучало в повалуше.

Мокошиха и Нянька, быстро переглянувшись, подались к нему, готовясь перехватить и удержать, когда начнутся судороги, но он лежал неподвижно,

– Мама, ты?

– А кто же ещё? – негромко засмеялись над ним.

Он открыл глаза, рывком оттолкнулся от земли, жёсткого галечника, и сел. Перед ним стояла женщина, с головой закутанная в серо-голубой туманный платок, сквозь который смутно просвечивало её лицо.

– Мама, ты здесь? Откуда? Зачем?

– Глупышок ты мой, – засмеялась она. Из-под туманного платка выпросталась рука, загорелая, в мозолях и шрамах, с коротко остриженными ногтями, потянулась к его голове и пригладила ему волосы. – Где же мне ещё быть? Где ты, там и я.

– Как это? – снова не понял он. И тут же догадался. – Ты из Ирий-сада пришла, да? Как Жук с Кервином из Эрлирзия?

– Всё-то тебе знать надо, – покачала она головой, – вот прищемят тебе нос, чтоб не совал, куда не следует. Вставай, сынок, не время разлёживаться. А грязный-то какой, это ж надо так вывозиться. Давай, умою тебя.

Она взяла его за руку и несильно потянула к себе. Он готовно встал, оказавшись с ней одного роста, даже выше.

– Мама…

– Эким ты ладным вырос, – улыбнулась она.

Он смущённо покраснел, сообразив, что стоит перед ней совсем голым, ведь не мальчик уже, прикрылся ладонями.

– Ничего, сынок, не стыдись, я – мать, мне всё можно. Ну, идём, умоешься. Мыла нет, я тебе из ладошек на голову и спину солью, а то ты в крови весь. Не ранило тебя?

– Нет, это не моя кровь, – ответил он, входя в воду.

Пока он лежал, туман затянул и стремнину, оставался только крохотный пятачок у стрелки. Он зашёл по колено и стал мыться голубоватой, как окутывавший мать платок, прохладной и очень приятной на ощупь водой. Мать стояла рядом и так же черпала ладонями воду, поливая ему спину и голову, смывая с него кровяную корку, теребила, промывая, волосы.

– Лохматый я? – спросил он, отфыркиваясь.

– Какой есть весь мой, – засмеялась она, выливая очередную пригоршню ему на голову. – Ой, с гуся вода, а с мово Горки худоба.

– Что?! – он резко выпрямился и повернулся к ней. – Что? Как ты назвала меня?

– Вспомнил, значит, – кивнула она. – Горкой звала тебя, Горушкой, а как стал по улице бегать, перестала.

– Горка, – медленно, словно пробуя на вкус, новое слово, повторил он. – Что это, мама?

– Да слышал, небось, про трёх братьев, ну, Дубыня, Усыня и Горыня. Как они со Змеем Огненным воевали.

Он покачал головой.

– Нет, не сказывали мне. Это… сказка?

– А кто теперь упомнит, – отмахнулась она. – Ещё услышишь. А меня как звал, помнишь?

– Мама, – пожал он плечами, – как же ещё. – И вдруг едва успев удивиться внезапно всплывшему слову, выпалил: – Мамыня, так?

Она кивнула и погладила его по лицу. Он перехватил её руку, прижался к ней губами. Другой рукой она погладила его по голове.

– Всё, сынок, ступай, тебе ещё далеко плыть, и жить тебе долго.

– Мама…

Она снова погладила его, но сказала уже строже.

– Ступай.

– Да, – кивнул он, по-прежнему прижимая к себе её руку. – Мама, ты… ты только скажи мне. Я Горыня, так? – она кивнула. – А ты? Как тебя звали?

Она молча смотрела на него просвечивающими сквозь платок тёмными глазами, и он заторопился, объясняя:

– Ну, раньше, до… до Амрокса?

– Знаешь про Амрокс? – строго спросила она.

Он кивнул.

– Тогда сам понимать должен. Что помнила, я тебе передала, день придёт, всё вспомнишь. А это… мала я была, когда забрали меня, имени настоящего ещё не имела. Больше тебе и знать нечего. И незачем. Тебе я мать, родная. Всё, ступай.

– А ты?

– А к себе уйду.

– А я не уйду без тебя, – твёрдо ответил он. – А если тебе нельзя уйти, то и я останусь. С тобой. Ну, мама, пойми, я не могу больше без тебя.