Мир Гаора (СИ)

   Гаор стоял у двери, привычно запрятав сигарету в кулак, так что ни огонька, ни дыма не увидишь, и курил, глядя, не отрываясь, на солнце. Лицо его стало угрюмо тоскливым. Прошагивавшегося вдоль парапета охранника - проспались и вылезли сволочи - он не замечал. Но и тот даже не смотрел на него.

   - Рыжий, - тихо сказали у него за спиной.

   Гаор вздрогнул и обернулся. Мать. Без комбеза и куртки, в одной рубашке и брюках, каштановые волосы закручены на макушке, открывая высокий лоб с синим кружком в центре, тёмно-синие глаза смотрят сразу и строго, и ласково.

   - Иди есть, Рыжий. Сегодня обед хороший, праздничный.

   Гаор молча раздавил в пальцах и уронил себе под ноги окурок, не заметив ожога, а там ещё на полторы затяжки было, не меньше, и шагнул к ней. Мать молча обняла его, прижав его голову к своему плечу, и чувствуя, как задрожали у неё под руками в беззвучном плаче его плечи.

   - Ничего, - шептала она, - ничего, сынок, живой ты, вот и больно тебе, и это тебя от боли так шарахает, сам ещё не знаешь, куда понесёт тебя, ничего, всё будет у тебя, Рыжий, ты молодой ещё, и здоровый, и сильный, и знаешь много, будешь долго жить, пронесёт тебя Мать-Вода мимо бед, по нраву ты ей пришелся... отмолила тебя матерь твоя...

   Гаор не понимал и не хотел сейчас ничего понимать.

   Наконец, он справился с собой, поднял голову и постарался улыбнуться через висевшие на ресницах слёзы.

   - Прости, Мать, заморозил я тебя, да? Сейчас, снегом лицо протру только.

   Кивнув, Мать отпустила его. По-прежнему не замечая охранника, Гаор подошёл к парапету, сгрёб пригоршню снега, протёр лицо и обернулся уже весёлый, по-настоящему весёлый.

   - Иду, Мать.

   Внизу шум и беготня перед обедом, смех, шутки, беззлобная ругань и стычки не всерьёз. Гаор быстро разделся и прежде, чем повесить комбез, осмотрел швы и присвистнул. Да, придется шить, а то задница засверкает.

   -Что, Рыжий, - съязвил кто-то - докатался, что штаны протёр.

   Грохнул хохот, и Гаор опять смеялся вместе со всеми, стараясь удержать в памяти блаженное чувство полёта над пустотой. Ну и ни хрена, посидит после ужина с иголкой, зато хорошо было!

   Праздничный обед, необыкновенно вкусный и сытный, и опять гулянье, и там... видно будет, чем заняться.

   Нет, если весь год такой, то он согласен!

   После Нового года Гаора стали чаще дёргать со склада, то на расчистку снега, то в гараж осмотреть и заново отрегулировать "коробочку", правда, в поездки не посылали, то помочь на другом складе, на внешней погрузке, несколько раз возил товары в зал, то ещё что...

   - Шило у них в заднице, что ли ча, - ворчал потихоньку Плешак, - совсем работать не дают.

   Гаор чувствовал себя виноватым перед Плешаком, ведь когда его дёргают, Плешаку опять одному ворочать, но и не сам же он просится или отлынивает, его дело подневольное: куда хозяин пошлёт, туда и иди... вперёд и не оглядываясь.

   И ещё был у него с Плешаком инцидент. Правда, обошлось, но Плешак целую неделю смотрел на него... ну если как не на врага, то с подозрением. А всего-то и было, что вскоре после Нового года, когда его никуда не дёрнули, они, как обычно, "играли в слова", и Гаор спросил.

   - Плешак, а вот криушане, волохи, а ещё какие есть?

   И у него на глазах Плешак побелел, как, скажи, он ранил его, и вся кровь вытекла.

   - Плешак, - даже испугался Гаор, - что с тобой?

   - Ты... - наконец выговорил непослушными, дрожащими губами Плешак, - ты... откуда... ты что... это ж...

   - Что "это"?

   Гаор ничего не понимал. Наконец, Плешак отдышался и начал его ругать. Да так, как он за всю свою жизнь ещё не слышал. Гаор терпеливо переждал ругань, чувствуя, что это не так со зла, как от страха и растерянности. Похоже, он затронул нечто, действительно...

   - Ты жить хочешь? - закончил Плешак неожиданным вопросом.

   - Хочу, - согласился с очевидным Гаор.

   - Тады молчи об этом, вмёртвую молчи. И кто тебе только вякнул про это?!

   "Ты и вякнул", - хотел сказать Гаор, но предусмотрительно промолчал. А то у Плешака и разрыв сердца может быть. Но... кое-какие мысли у него и раньше появлялись, и кажется, он в своих предположениях оказался прав не на сто, а на двести процентов.

   - Нельзя про это, - успокоившись, Плешак заговорил непривычно тихо и серьёзно. - Всем смерть тогда. И кто сказал, и кто слышал. И не просто смерть, а... не могу я, Рыжий, страшно это. Если услышит кто, да дойдёт, ты ж не на себя там иль меня, или ещё кого, ты на посёлки смерть наведёшь. Всем тогда зачистка, помнишь, сам рассказывал. А никого не останется, тады что? Нас и так-то мало осталось, а тогда... молчи, Рыжий, клятву брать с тебя нельзя, не на чем здесь, да и что вам клятвы, вы ж...

   Плешак не договорил, а Гаору стало по-настоящему страшно. Таким отчуждённо горьким было это "вы", "вам".

   - Я не чужой, - глухо сказал он, - мне здесь "мы".

   - Не чужой, - согласился Плешак, - вот и блюди себя.