Мир, где меня ждут

И, так уж случилось, всё, что успели тогда застать пятеро почтенных магов, появившихся в выстуженном парке, — это крик хранительницы, через край переполненный живым, почти осязаемым и не хуже меча способным разить гневом и ее удар, такой силы, что от авалларки не осталось даже горстки пепла. Что должны были подумать невольные свидетели разыгравшейся трагедии? Какие сомнения могли остаться после того, как они услышали это до сердца пробравшее холодом 'ненавижу'? Могли ли они предположить, что, не разобравшись толком, переставили местами палача и жертву? Роковая ошибка осталась на их совести. Хотя… Они сами были, ни более, ни менее, послушными орудиями в руках Хозяйки.

Промозглый парк стремительно заполнялся толпой — испуганной, потрясенной, ничего не понимающей. Не могущей взять в толк, что здесь произошло, как хранительница Единства оказалась способна на убийство своей соратницы. В их понимании Эстель и Стихна были даже ближе, чем сестры. Ведь ведьм объединял первоисточник! И вдруг такое… Жестокое, вероломное убийство.

Несколько магов стали осторожно приближаться к застывшей, словно бы ничего не замечающей вокруг девушке, постепенно окружая ее. Тихонько плелась тонкая вязь заклятий — рисковать никому не хотелось, после того, что только что сотворила Эстель, от нее ожидали яростного отпора, урагана Силы, даже Запретной магии. Ожидали чего угодно, но только не этого. Растерявшись, остановились, забыв о возможной опасности, когда хранительница, нет, теперь уже бывшая хранительница, запрокинула голову и засмеялась. Это зрелище завораживало, притягивало изумленные взгляды — бледная, растрепанная девушка с совершенно пустыми глазами стояла и смеялась, звонко, безудержно, выплескивая из себя чистейшее отчаяние, боль, бессилие что-либо изменить. И в душах тех, кого коснулись эти обжигающие капли, рождались безотчетный страх и тоска. Эстель Руаваль… Она была прекрасна в своем скорбном безумии.

Девушка даже и не пыталась сопротивляться, покорно следуя за своими конвоирами. Да, похоже, она и не собиралась сопротивляться, зачем? Цепляться за жизнь? В ней больше нет смысла. Рваться на свободу? Ее никто там не ждет. Пытаться обелить свое опороченное имя? Но ведь она действительно убила. И не жалеет об этом. Так какой смысл глупой рыбешкой трепыхаться в опутавших ее сетях? В Телларионе ей милосердно подарят то единственное, что ей сейчас осталось — смерть.

И не ранят больше эти стрелы глаз — с отражающимися в них непониманием, злостью, презрением, жалостью. Теряется смысл фраз, остается лишь назойливый гул голосов — о чём-то твердящих, чего-то добивающихся. Она слышит, но сознание остается глухим. И нет дела ни до кого из них — тех, что бросили, предали, оставили захлебываться криком в мучительной агонии. Эстель устало закрыла глаза, когда за ее спиной с оглушительным лязгом захлопнулась ржавая решетка. Ветхие лохмотья не спасали от холода и сырости подземелья, но пленница даже не ощутила этого. В дальнем углу тесного каменного мешка темнела кучка прелой соломы, прикрытой какой-то грязной, отвратительной даже на вид мешковиной, очевидно выполняющей функцию одеяла. По осклизлым стенам сочилась влага, словно бы тюрьма сама оплакивала горькую участь своих узников. Эстель опустилась на это жалкое подобие постели, сжавшись в комок и обхватив плечи, и даже не вздрогнула, когда из соломы с пронзительным писком выскочила потревоженная ее движением тощая облезлая крыса и метнулась куда-то во мрак камеры. Эльфийка безразлично проследила взглядом за серой тушкой и зло расхохоталась. Изнеженная дворянка, дочь знатных родителей, наследница гигантского состояния и громкого титула, нареченная наследника эльфийского престола… Разве могла она подумать, что окажется в подобном положении?

'Так вот какие испытания ты уготовила мне, Хозяйка. А тебя еще называют милостивой, обращаются к тебе с горячими молитвами. А ты просто безжалостная тварь, играющая нашими судьбами, как тебе вздумается…'