Мир госпожи Малиновской

Сильными сторонами Малиновского были, несомненно, его скромность и приверженность морали. Уже будучи студентом, он состоял в организации харцеров[1], не принимал участия в дружеских попойках и одевался недорого, но всегда чистенько, жил на скромное содержание, присылаемое матерью, которая владела небольшой аптекой в городке на Сандомирщине. После смерти матери он бросил учебу и исчез с горизонта. Борович повстречался с ним только здесь, в строительном фонде. Как и в университете, Малиновский не пользовался успехом у женщин. Был симпатичным, да, это следовало признать, и даже весьма симпатичным, но вести себя с женщинами он не умел, избегал их, и Борович никогда не слышал ни об одном его романе. В студенческие годы это даже было темой для резковатых шуточек, но нынче, естественно, они ни о чем таком не говорили.

Борович не мог понять, отчего бракосочетание госпожи Богны и Малиновского показалось ему чем-то непристойным. Было нечто неуместное в том, что она выбрала именно его. Окажись на его месте любой другой, тот же Ягода – и Борович не испытывал бы столь сильного внутреннего протеста.

– Нет, дело не в ней, а в ее выборе, – попытался он объяснить себе причину своего возмущения, и это заметно его успокоило.

Кроме того, до осени многое могло измениться. Месяц – это долгий срок. А может, все еще не решено окончательно?… В конторе любые слухи почему-то превращались в аксиомы. Но, в любом случае, хорошо, что он узнал обо всем не от самого Малиновского.

В коридоре раздались быстрые тяжелые шаги, дверь резко отворилась, и на пороге встал Ягода. Его узкие губы раздвинулись в ухмылке, красное лицо с бугристой кожей лоснилось.

– Как вы? – Он протянул Боровичу маленькую сильную руку. – Правильно сделали, что приехали. Работы по горло. Как там в Закопане, нормально?

– Спасибо. Погода была чудесная, – сказал, пожимая ему руку, Борович.

– По горам не ходили, а?… – Ягода коротко засмеялся. – Уж я вас знаю!

– Вы не ошибаетесь.

Они, собственно, были друг с другом на «вы», но порой в порыве чувств Ягода обращался к нему дружески-приказным тоном, немного панибратски. И в иные моменты эта манера разговора доставляла Боровичу смутное удовлетворение.

– Я видел вашего брата, – начал Ягода, раскрывая пухлую кожаную папку. – Неплохой парень. Только весь на нервах. Пытается получить отсрочку от армии.

– Вы были в Кракове?

– Был. Вам следует выбить это из его головы. Учеба учебой, но такой школы, как в армии, нет нигде. Малиновского еще не было?

– Нет.

– В последнее время он любит опаздывать, – без нажима произнес Ягода, вздохнул, словно собираясь что-то добавить, но только кашлянул и взял телефонную трубку.

Борович принялся разглядывать завалы бумаг. Были здесь планы и сметы частных домов, чьи владельцы просили долговременные ссуды для завершения строительства. Это имело к Боровичу отношение лишь постольку, поскольку он мог рассматривать каждый проект с точки зрения эстетики, полезности строительства и его длительности. Стороны правовую и финансовую прорабатывал Малиновский, а окончательное решение принимал Ягода, после чего акты шли к директору на утверждение.

Два года назад, когда Борович получил эту должность, его еще интересовали все эти планы, стили, целесообразность строительства. Он вел переписку с просителями, требовал изменений, переделок, улучшений, а те проекты, которые ему нравились, пытался продвигать. Теперь же он исполнял свои обязанности механически. Проверял, рассчитывал, фиксировал, после чего к верхнему правому углу акта цеплял скрепкой листок с примерно таким текстом: «Противоречит параграфу 23 устава от такого-то числа, не соответствует пунктам 3, 7 и 14 предписаний от такого-то числа, не соответствует правилам строительного фонда, статье 9, части „с“».

Нередко Ягода, который фанатично продвигал строительство, возвращал ему замечания со словами:

– Господин Борович, так нельзя. Вызовите клиента и объясните ему, в чем он неправ. Тут очевидно незнание предписаний. Мы не можем погрязать в бюрократии.

– Но дом уже возведен под крышу, что-то менять там поздно, – возражал Борович.

– Значит, нам придется пойти на какие-то уступки.

– Против устава?

– Устав – для людей, не люди для устава, – заявлял Ягода.

Порой еще и добавлял:

– Из-за этой австрийской формальности все рухнет.

Сам же был если не формалистом, то по меньшей мере ригористом. Все уставы и предписания он знал наизусть, к тому же его родиной были территории, при Разделах[2] отошедшие к Австрии. Возможно, поэтому он не выносил ничего, что напоминало ему Австрию. Было это всем известной слабостью Ягоды. Если он пускался в какую-то дискуссию, а кто-то начинал говорить об австрийскости его взглядов, он сразу же пасовал.

Борович положил на стол Малиновского уже вторую проработанную папку, когда тот наконец явился. Был в светлом – слишком светлом для конторы – костюме, его дополнял ярко-синий галстук. Он поздоровался с Боровичем, как всегда, с ни к чему не обязывающей сердечностью.