Мир госпожи Малиновской

Тогда зачем она говорила о своем желании создать дом, о нелюбви к работе в конторе, о психологических склонностях? Какое значение имеет все это по сравнению с чувствами, которые для всякой женщины («Для всякой», – повторил он мысленно с изрядным чувством) всегда будут законом и главным обоснованием? Сперва она влюбилась, а позже придумала логическое объяснение. Старо как мир…

Он постарался разбавить этими мыслями охватившую его горечь.

– Простите, – сказал он. – Но я не понимаю, отчего именно Малиновский.

Она взяла его за руку:

– Господин Стефан, вы говорите, словно ребенок.

– Я так не думаю.

– Полагаете, что на этот вопрос можно найти ответ?

– На любой можно. Если я утверждаюсь в некоем своем взгляде или психическом состоянии, то всегда способен найти причины этого.

– Все было бы так, как вы говорите, – улыбнулась она ему, – когда б любовь не соединяла в себе тысячи сложных причин.

– О, прошу прощения. Я прекрасно знаю, что люблю вас по таким-то причинам и всегда могу точно их перечислить.

– Потому что вы меня любите разумом. Люби вы меня сердцем, уверяю вас, не сумели бы объяснить почему. Нашли бы только ничего не значащее определение: она прекрасна!.. Но этого судьям вроде вас явно не хватило бы.

Борович склонился над чашкой и тихо произнес:

– Вы прекрасны…

Она весело засмеялась.

– Ах, нет, это другое!

В голове его пронеслась обжигающая мысль: поднять глаза и повторить с нажимом: «Ты прекрасна, я тебя ценю и понимаю, понимаю тебя и себя! Люблю тебя до безумия!»

Но буквально в следующий миг он напомнил себе, что это было бы ложью, причем бессмысленной, поскольку Богна не поверит ему, а поверив – не изменит своего решения. Но если бы изменила… произошло бы нечто бессмысленное: ради ее спасения от другого он взвалил бы на себя то, чего боялся, чего не желал.

Госпожа Богна не умолкала, такая светлая и беспечная. Боровичу казалось, что он смотрит на слепца, идущего прямо в пропасть.

А она как раз говорила об этой пропасти как о чем-то бесспорно наилучшем, том, что повсеместно воспринимается как верх мечтаний.

– Я наперед знаю, – звучал ее голос, – что Эварист отнюдь не гений, что он просто хороший порядочный парень, обычный человек, что он, быть может, даже немного легкомыслен и ребячлив, с очаровательной детской простотой мыслей и чувств. Но я также знаю, что люблю его и – что не менее важно – он… тоже меня любит.

Борович резко закусил губу. Как бы он был счастлив, если б она слышала его утренний разговор с Малиновским! Одного этого хватило бы, чтобы поколебать госпожу Богну в ее уверенности. Человек, который любит, не спрашивает других, хорошо ли он поступает, и не принимает во внимание, есть ли у его любимой деньги или нет… Не хвастается ее любовью!..

А может, сказать?… Разбить в щепки все! Одним ударом!..

Искушение было слишком сильным. Он уже совершенно не различал, что говорит госпожа Богна. Голос ее исчезал в пульсирующем шуме у него в ушах.

«Пусть я совершу подлость, пусть уроню себя в ее глазах, но скажу!.. Все равно!..»

– Господин Стефан! – Оклик привел его в чувство. – Что с вами?

– Со мной? Ничего…

– Вы так побледнели! Боже, наверняка кофе был слишком крепок. Ендрусь никогда не умеет… Господин Стефан?…

Он провел ладонью по лицу. Лоб был совершенно мокрым.

– Нет, со мной все в порядке… – Он вынул платок и вытер лоб.

– Может, вам лечь? Может, снова проблемы с сердцем?

Он засмеялся, но тут же зашелся в кашле, а смех прозвучал довольно хрипло.

– Все в порядке. Прошу прощения.

– Дорогой господин Стефан! Я так испугалась!

Она сказала это с такой сердечностью, что он почувствовал себя совершенно обезоруженным. Выпил стакан воды, который она принесла.

– Уже лучше? – спросила она.

– Спасибо.

В прихожей раздался звонок.

– Я уже пойду, – сорвался он с места. – Надо написать еще немало писем.

Она его не отпустила.

– Вы должны остаться. Не позволю вам уйти в таком состоянии. Вдруг вам снова станет плохо. Прошу вас, останьтесь!

В голосе ее звучало столько сердечности, что он согласился вопреки тому, что подсказывал рассудок. И так с ней было всегда. Отказать ей в просьбе мог лишь очень толстокожий человек либо тот, кто сумел бы не поддаться ее очарованию. Борович был уверен, что исполнил бы и самую неуместную ее просьбу, и пусть не мог представить себе подобного, верил, что и такой случай не стал бы исключением.

В прихожей Малиновский громко и весело разговаривал с Ендрусь. Богна сидела неподвижно, но Борович видел, что ей хочется выскочить туда, чтобы как можно скорее приветствовать любимого. Она чуть поправила волосы и взглянула в зеркало. И это в высшей степени раздражало.