Мир госпожи Малиновской

Его единственного он хотел показать Богне и ее знакомым, и не прогадал: Феликс произвел на них самое благоприятное впечатление.

А нынче «хороший случай», казалось, развивался в быстром темпе. Визит к министру и недвусмысленное поручение подготовить меморандум открывали новые возможности.

Он на миг остановился перед дверью своего кабинета. Не успел еще освоиться с ее реальностью: на темной поверхности висела табличка: «Вице-директор Э. Малиновский».

Каждый взгляд на эту дверь словно бы дарил ему уверенность в том, что перемена его судьбы не является лишь фантазией. Всякий, кто проходил по коридору, должен был заметить табличку, должен был увидеть, что господин Э. Малиновский – не один из миллионов, но занимает высокое, руководящее положение. Эта дверь больше, чем документ в кармане, больше, чем его фамилия, занимающая третье место в списке должностей, больше, чем что бы то ни было, обозначала его позицию среди людей, поскольку неустанно и надолго отсылала к внешним атрибутам власти.

Дверь открывалась в небольшой кабинет, обставленный обычной офисной мебелью, несколько необжитый, не имеющий никаких признаков личности Малиновского. С тем же успехом тут мог восседать завтра кто-то другой. Иначе было в огромном кабинете Шуберта, обставленном его собственной мебелью, где было ясно, что царит здесь сановник, которому разрешено формировать этот мир по своему желанию. Над желаниями этими в фонде посмеивались. Шутили Богна и Борович, а также и прочие, а Малиновский смеялся вместе с ними, но лишь над их словами. На самом деле кабинет Шуберта был обставлен просто прекрасно, в нем имелся угол для работы, угол для отдыха, а кроме того, парча, гобелены, ценные и даже весьма ценные предметы, мебель – элегантная и удобная.

Сперва Малиновский носился с идеями улучшения – одомашнивания своего кабинета. Не случилось это по нескольким причинам. Во-первых, не хотелось раздражать Яскульского, во-вторых, отговорила Богна, а кроме того, на это не было денег. Впрочем, с течением времени Эварист научился думать об этой комнате как о временном пристанище, об этапе, к которому следует привязываться лишь постольку, поскольку он первый.

Нынче это чувство было сильнее, чем когда-либо ранее. Чуть ли не впервые в жизни он держал вожжи собственной судьбы. Все – или почти все – зависело от предложения, которое он должен был приготовить министру.

Он сел и внимательно перечитал собственные заметки. А они были такими ясными, что он и уразуметь не мог, отчего министр посчитал их слишком общими.

«Нужно их переделать, – думал он. – Заключить в параграфы, дать конкретные примеры. Но как, как?»

Собственно говоря, он верил, что эти заметки – последнее слово в том, что он мог представить министру. Они ведь содержали острую критику прежней деятельности фонда и указывали, что в будущем следует проявлять больше осторожности. Что же можно к этому добавить?… Если бы у министра оказалось побольше времени и он внимательнее все прочел, наверняка бы не захотел чего-то иного.

«А может, это только крючок?… Может, он пожелал получить меморандум, чтобы дискредитировать меня в глазах Шуберта и посадить на мое место кого-то из своих протеже?… Все возможно… – Подумав, он пришел к выводу: – Меморандум нужно составить так, чтобы ни Шуберт, ни Яскульский не сумели ни к чему прицепиться. Необходимо в начале и в конце вставить похвалу им. Особенно Шуберту, поскольку, если он креатура министра, а это не подлежит сомнению…»

Дверь открылась, и вошел Шуберт. Малиновский едва успел спрятать заметки в стол.

– Вернулись? – воскликнул генеральный. – Ну и отчего же, черт возьми, не пришли ко мне?

– Собственно, собирался, господин директор…

– И что же?

– Непростой был доклад, – вздохнул Малиновский.

– Да говорите же, проклятие! Министр его принял?

– Стоило это немалых усилий, но в конце концов он признал нашу правоту.

Шуберт вытаращился:

– И что же с запросом того болвана?

– Ах! – махнул рукой Малиновский, давая понять, что министр запросом не слишком-то озаботился. – Зато вам, господин директор, он выразил глубочайшую симпатию, настоящее почтение. У меня даже сердце остановилось, поскольку я думал…

– То, что вы себе думаете, – ваше дело, – перебил его Шуберт. – Рассказывайте подробности.

Малиновский закусил губу. Раньше он грубости Шуберта вынес бы без протеста. Но он ожидал, что вице-директора генеральный станет воспринимать иначе, чем простого клерка. Как же он должен был себя контролировать, чтобы сносить эти грубые замечания!

Когда генеральный наконец вышел, Малиновский потряс ему вслед пальцем:

– Погоди, негодяй. По-другому еще запоешь.