Мир и война

Катиной не терпелось провернуть великую овсяную коммерцию, но из-за треклятого пожара новая власть в Москве всё никак не упорядочивалась, а время-то шло, и поди уж носились гонцы между двумя столицами, доставляя от императора к императору мирные предложения.

Только через неделю Платон Иванович наконец сообщил, что в уцелевшем доме канцлера Румянцева на Маросейке открылась управа рекомая «Московским муниципалитетом». Поразвесила прокламации, призывающие купцов и обывателей поставлять на армейские склады продовольствие и фураж за установленную плату. Староста туда сходил. Поглядел, послушал, остался недоволен. Денег за овес предлагают мало, по франку (это ихний рубль) за пять пудов самого наилучшего. Однако переводчик разнюхал, что военные интенданты дают много больше, чем гражданские власти.

В ответном письме Катина велела разузнать про это подробнее, но тут Платон Иванович объявился сам. Сидеть в горелом городе ему более было незачем. Распорядительный староста всё в доскональности разузнал.

Дорога с запада на восток, по которой неприятели дошли от границы до Москвы, называется у них «Лакомуникасьон», потому что французы с нее лакомятся, собирают корм. Вся земля по обе стороны дороги поделена на «комиссарьяты» (это как наши округа), и в каждом свой начальник-комиссар. У него солдатская команда для охраны шляха и поддержания порядка, а также для сбора припасов. Если жители сами привозят зерно ли, сено ли, убоину, французы платят, и платят хорошо. Там же где крестьяне по глупости и упрямству продавать не хотят, комиссары отбирают потребное насильно, ибо у них от главного интендантского генерала строгий наказ: сколько чего добыть. Нашего комиссара зовут майор Бошан, квартирой ему назначен Саввинский монастырь, что близ Звенигорода. Туда, стало быть, и нужно адресоваться.

Выслушав рассказ, Полина Афанасьевна похвалила своего толкового помощника. Время было уже поздневечернее, но сидели в гостиной без свечей – в окна светила ярчайшая луна, круглая, как золотая монета. Катина мельком вспомнила, как гонялась за лунным безумцем, и сама подивилась, сколь сильно ее прежде занимали подобные пустяки. Тут весь мир населен сплошными маниаками, и убивают они не по одной девке раз в месяц, а каждый день тыщи народу, жгут целые города, и никто тому не удивляется. Подумала про это – и забыла.

Но наутро, когда уже закладывали коляску ехать в Звенигород, вдруг шум, крик. Прибежали из села, гурьбой. Орут: «Лешак! Лешак!». Катина не сразу и разобралась, в чем дело.

А это речка Савва опять вынесла на берег, прямо перед Вымираловым, новую упокойницу. И тут, конечно, стало не до поездки. С колокольни загудел набат – дурной Варрава кинулся звонить. Дворня вся заголосила. В деревне, верно, было вовсе столпотворенье.

Полина Афанасьевна велела распрягать. Овес овсом, но первый долг помещицы – быть со своими людьми, когда они в горе иль ужасе.

Отправилась к церкви, успокаивать крестьян. За покойницей отрядила внучку: убрать тело с глаз, отнести в сарай, осмотреть. Фоме Фомичу велела состоять при Сашеньке. С ними, конечно, увязался и Ларцев.

Вот некстати, досадовала Полина Афанасьевна, пока не позволяя себе думать про загадочное: кто мог совершить убийство, если Кузьмы месяц как нет? Пускай Александра сначала установит, убийство ли. Может, кто просто взял и утоп.

Чуть не весь день помещица, отец Мирокль и староста вразумляли деревенских. Сначала всех скопом, после причитаний, молебна и коленного стояния. Затем, разделившись, еще ходили по дворам. И всюду надо было говорить одно и то же: время сейчас такое, что мертвяки по дорогам, лесам и полям во множестве валяются. Кого-то раненого скинули, кто-то бежал от француза, да обессилел, кого-то грабители порешили. Лешак, ежели он и есть, с перепугу в самую чащу забился, не до баловства ему. Слава богу, покойница была чужая.

Поразительно, думала Катина, насколько людям непонятная смерть страшнее понятной. Что им Лешак, когда нагрянуло сто тыщ лешаков с ружьями-пушками и рушится всё царство-государство?

Вернулась домой уже перед закатом, измученная. И сразу к скобяному сараю.

Там были Сашенька с Женкиным.

– Ну что у вас? – спросила Полина Афанасьевна, глядя на раздетый труп, со всех сторон обставленный горящими свечами. После дневного света в сумраке видно было плоховато, труп казался темно-серым.

– Митя упал, лишился чувств, – сказала Саша. – Прямо на берегу! Посмотрел на покойницу, сделался бледен – и бух! Я невесть что подумала. Ужас как испугалась! А это он, оказывается, никогда раньше мертвецов не видывал. Я ему воротник расстегнула, виски терла и потом…

– Ты про дело говори! – прервала ее бабушка. – Что с упокойницей?

– Наша. – Александра печально вздохнула. – В смысле не наша деревенская, а по признакам. Кости снизу все переломаны, на запястьях следы веревки, зад синий. Сложением тонкая, возрастом юная. Волосы, когда высохли, закудрявились. Кожа сначала была чистая, белая.

– Что значит «сначала была»? – спросила Катина, с каждым словом всё сильней хмурясь.