Мир и война

– С полудня труп вдруг стал темнеть и стал вон какой.

Полина Афанасьевна приблизилась к верстаку и увидела, что темно-серый цвет ей не померещился. Вся кожа у мертвой была оттенка дорожной пыли.

– Не возьму в толк, что сие за явление. С прежними убитыми такого не было, – сказала Сашенька.

А Фома Фомич сзади молвил, по-английски:

– Это шли мы раз из Калькутты в Бомбей и повстречали в море шхуну, а на ней одни мертвецы. И тоже темные, хотя видно, что не индусы. От чумы перемерли. Капитан приказал потопить шхуну из пушек, даже ничего оттуда не взяли.

– Чумы нам еще не хватало, – содрогнулась помещица.

– Это не чума, бабушка. Это я не знаю что.

– Замотать в рогожи и скорей заколотить в гроб, пока никто из дворовых не увидал. А то если к Лешаку еще чуму приплетут, да в нашем моровом Вымиралове, народишко совсем рехнется.

И объяснила Женкину, что ему предстоит поплотничать. Тот бодро отвечал, что рубить гробы он умеет. В восьмисотом году на Мартинике после штурма французского форта почти полкоманды схоронил, и всех достойно, по-людски, с музыкой и в настоящих гробах. Приятно вспомнить.

– Выходит, ошиблись мы, бабушка. Я ошиблась… – виновато сказала Сашенька. – Про Кузьму Лихова… Как стыдно-то!

– От стыда не помирают, – угрюмо ответила Катина. – Беда, что зверюга этот где-то вокруг шныряет и сызнова лютует… Ладно. Про то потолкуем завтра, когда я главное дело исполню.

Глава XIV Звенигородский командан

Потому что мертвецы мертвецами, а жизнь жизнью. И ничего главнее продажи овса для помещицы сейчас не было.

Рано утром Катина поехала к Звенигороду в коляске, да правила не сама, а для важности посадила на облучок принаряженного Федьку. Надо было французскому комиссару явить респектабилитэ.

Городок стоял пустой. Хоть и не Москва, а жители тоже от греха куда-то убежали. Или, может, попрятались, пока не стало ясно, насколько страшна новая власть. Это-то было понятно, но на улицах отсутствовали и французы. Где ж они, победители?

Оказалось, они все в монастыре, верней у его стен. Частью в паломническом корпусе, частью прямо на холме, в палатках. Почему не внутри – бог весть. А внизу, на лугу, тесно стояли одинаковые фургоны с полотняным верхом и у длинных свежесрубленных коновязей в ряд лошади.

Возле монастырских ворот скучал синий часовой с преогромными усами.

– Мне к главному начальнику, – сказала помещица, выйдя из коляски.

Караульный поглядел без интереса.

– Командан Бошан там. – Кивнул на настоятельские палаты. – Сходи, старая. Может, пустят.

Внутри объяснилось, почему французы встали лагерем за стенами. В широком дворе, между собором и трапезной, прямо на земле густо сидели люди. Были они в знакомых, русских мундирах. Некоторые в бинтах. По окружности наскоро сколоченная дощатая изгородь, и за нею караульные с ружьями.

Пленные. Человек полтораста. Сюда их поместили, чтоб легче было сторожить. А монахов нет. Должно быть, выселены.

Проходя мимо пленных, Полина Афанасьевна с жалостью смотрела на худые, небритые, исстрадавшиеся лица. Ох, мужчины, мужчины, что вы друг с дружкой и с белым светом вытворяете.

– Барыня, голодуем тут! – жалостно попросил заморенный солдатик. – Монеткой пожалуй! У француза хлебушка купить. Только серебряную дай, бумажных денег они не берут.

Тебе дай – все набегут, подумала Катина и не ответила, но решила, что, сторговавшись с команданом, заодно условится и о пленных, прислать для них еды. Жалко французам, что ли. Но сначала важное.

Попасть к командану было не так просто, как войти в ворота. В прихожей келье за столом сидел военный писец. Подняв глаза от бумаг, он строго вопросил, кто-де вы, мадам, и по какому сюжету пожаловали. Катина объявила, что она местная шателянша и что сюжет у нее весьма импортантный.

– Ежели вы с жалобой, обращайтесь письменно, – был ответ. – Мосье командан не имеет времени.

– Я по сюжету поставки овса.

Посмотрев на посетительницу еще раз, теперь внимательно, унтер-офицер сказал:

– А. Это иное дело. Извольте обождать. Доложу.

Ожидала Полина Афанасьевна у окошка, глядя на монастырский двор. Подле стены там были привязаны лошади, и хрупали они не овес – сено. Еще бы! Овес нынче сыскать трудно. Это Катина на Наталью Овсянницу урожай собирала, другие только о войне тревожились.

Минуты не прождала – дверь скрипнула, послышался оживленный голос:

– Где же она? Эй вы, марш за мной! Переводите в точности всё, что будет сказано.

Обернувшись, помещица увидела невысокого, плотно сбитого офицера в синем мундире с черными обшлагами. Лицо у него было квадратное, с твердым подбородком и сжатыми губами. Над выпуклым лбом гладкий чубчик а-ля Бонапарт, глаза прищуренные и красноватые – должно быть, от недосыпания. Серьезный мосье, сразу определила Полина Афанасьевна, знавшая толк в людях.

Француз слегка поклонился.

– Мажор Бошан, а вотр сервис, мадам.

– Это, Полина Афанасьевна, майор Бошан, окружной начальник, – раздался знакомый голос.

Из-за плеча майора выглянул капитан-исправник Кляксин, одетый в статское, но с французской кокардой в петлице.