Мир хижинам, война дворцам

Вот этот ycaч, к примеру, до войны несомненно был сельским учителем или агрономом. А этот, с посоловевшими глазами, конечно пьяница, истязает жену, а детей в наказание ставит в угол голыми коленками на горох. Ну, этот голубоглазый, у которого и усы еще не начали расти, конечно, только в нынешнем году из седьмого класса гимназии. Он непременно влюблен в гимназистку Верочку, тайно увлекается стихами Олеся, и самое сокровенное для него — туманный и потому волнующий, запретный и, стало быть, будоражащий еще более образ неведомой и таинственной, как первая любовь, родной Украины. Милый, славный юноша… Гм! А вон тот, рядом с ним, — насупленный, хмурый, — конечно, попович из глухого подольского села: поет басом на клиросе, отчебучивает гопака, а на посиделках резво лапает девчат. А подальше — писаный красавчик — тоже, видно, из поповской семьи, и откормлен пампушками и цыплятами от щедрот прихожан… Господи боже мой! И сколько же этих поповичей и семинаристов в активе борьбы за национальное дело! Можно подумать, что украинская нация только и состоят что из попов, дьяков да пономарей — из этой “звонарской шляхты”. А впрочем, что поделаешь, — социальная логика, историческая неизбежность: в условиях царского колониального режима сознательные украинцы вынуждены были идти в сельские батюшки и беречь живущие в народе национальные традиции.

Досадно, конечно, что тебя окружает этот пастырский сонм, хоть ты и презираешь патлатое отродье, хоть ты и просвещенный атеист, да еще и лидер социал-демократии.

Но как же это случилось? Что свело тебя с ними? Что у тебя общего с этими поповичами и недоученными попами?

Борьба за освобождение и возрождение нации.

Нация, хм…

И откуда оно к тебе пришло, это самое национальное чувство? Склонный к рефлексии, Винниченко не мог оставить этот вопрос без ответа. И в самом деле — откуда?

Крестьянское происхождение?

Этого еще мало. Ведь у подавляющего большинства крестьян любовь к родному краю запросто переходит лишь в тяготение к земле, в жажду обладать куском собственной землицы, а потом — увеличивать и приумножать свой надел… О “большой земле” — о нации, государстве — нынешний украинский крестьянин в массе своей даже и думать не умеет!

Тогда, быть может, — влияние национально-сознательной интеллигенции?

Нет. Со своим осознанным национальным чувством Винниченко сам пришел из крестьянских низов к национально сознательной интеллигенции, усматривая в ней ту силу, которая способна понести идею национального освобождения в широкие массы, в народ.

Так, может быть, национальное самосознание воспитали в нем меценаты из великопанского круга, так любящие кичиться древностью рода, национальной стариной, самобытностью народа, на земле которых растут и плодятся достатки этого по существу антинародного отродья?

Тоже нет. Винниченко всегда был презираем в великопанском кругу за вульгарное фрондерство. “Высший свет” никогда не получал от Винниченко ничего, кроме ненависти и презрения, и платил ему той же монетой. Всю свою сознательную жизнь Винниченко вел с этим отродьем необъявленную, но нескончаемую войну. Войну плебея против патрициев.

Так что же тогда, в конце концов, с малых лет затронуло в его мрачной, мизантропической душе струны любви ко всему родному? Что подняло теплые струи с глубокого дна его холодного сердца?

Винниченко смотрел прямо перед собой — и в потемках зала ничего, собственно, не видел; заглядывал в свою душу — и во тьме своего внутреннего мира тоже ничего не мог разглядеть.

Быть может… лишь в милом сердцу пейзаже родной стороны следует искать источники национального чувства? В ранящей сердце родимой песне, которую мать напевала над колыбелью? Или — в родной речи, звучной и нежной, самой лучшей для тебя, какою бы она ни была?..

А может, и в том законном протесте против бесчеловечного запрета всего твоего, национального, родного? В самой зависти к другим народам, которые вольны говорить на родном языке, которые учатся в родной школе, читают родную литературу и вообще живут собственной самобытной жизнью?..

Кто знает, откуда приходит стремление к национальной независимости. К одному приходит, к другому нет. Никто ведь не заставляет тебя признать себя сыном своей нации, но ты признал — и именно это дает тебе величайшую, невыразимую словами сатисфакцию.

И вот, пожалуйста, в твоей нации есть и чернявые, и русые, и даже рыжие; есть всякие характеры, различные мировоззрения, разные классы. Тут и чистые сердцем мечтатели, и подвижники мужественной души, и романтики беззаветного подвига. Все они готовы отдать жизнь — без сомнений, без колебаний — за свой народ… Но есть тут и хапуги, которым только бы поживиться от твоих бескорыстных порывов. Тут и самовлюбленные обыватели, которым только и нужно, что жирно поесть, мягкую подушку под голову да дебелую бабу под бок. Тут и трусы — с мелкой, дрожащей как овечий хвост, душонкой, — лишь бы и дальше жить своей ничтожной, никчемной, мерзкой, но все же — жизнью!

Нация!

Вот она, нация, — и подвижники, и спекулянты, и трусы, и предатели — перед тобой. Ты — в них, и они — в тебе.