Мир, которого не стало

Первый раз в жизни я выступал в публичной дискуссии против известного оратора, который своей внешностью и речами буквально пленял сердца. Мой ответ, занявший около двух часов, был также сосредоточен вокруг трех вещей. Во-первых, я указал на то, что есть настоящая наука, а есть такая, что только кажется наукой, использует научную фразеологию, но при этом является карикатурой на науку. Я рассказал в гротескной форме историю, которую Шломо Маймон описал в своей автобиографии – о том, каким образом он изучал медицину и как решил исцелять больных, руководствуясь полученными знаниями. В его учебнике медицины были описаны симптомы, по которым можно определить, чем болеет человек. «"Я изучил книгу и спросил у больного, – пишет Маймон, – у тебя болит желудок?" "Нет, с желудком все хорошо, – ответил тот. – У меня горло болит". "Не морочь мне голову! – закричал я. – По всем признакам у тебя должен болеть желудок. С ним должно быть что-то не в порядке"». К тому же виду «науки», сказал я собранию, относится «наука», согласно которой утверждается, что мы – не народ. Я объяснил термин «самоопределение» и описал… образование, которое получило наше поколение, его историю и упования и, к смеху собравшихся, к которому и сам присоединился, доказал, насколько смехотворно говорить о том, что мы, евреи, не являемся народом, что я не являюсь частью еврейского народа, не принадлежу к нему…

Однако больше всего удивило слушателей – да и лектора, – что я, по сути, опроверг существование «еврейского вопроса» среди нас, среди евреев. У нас, утверждал я, есть вопрос безопасности, занятости, воспитания и образования, вопрос уважения и свободы, но не «еврейский вопрос», он существует только для них – для других народов. Сионизм – это вопрос свободы, независимости и появления евреев, которые хотят жить как люди, как свободные люди, жить вместе в своей стране, без «еврейского вопроса», без того, чтобы ее существование воспринималось другими как «проблема» и было темой их споров и причиной их «бед».

Рассматривая третий вопрос, я воспользовался определением моего оппонента – «революционные процессы» – и попытался на базе материала моих «еженедельных хроник» объяснить, чем обернется для евреев революция в эпоху антисемитизма, как будет выглядеть борьба евреев в новой России, ведь даже социалисты не признают не только нашего национального равенства, но и нашего существования как народа. Я слегка намекнул на возможное будущее в духе представлений Яакова Рабиновича на базе примеров из происходящего…

Наибольшее впечатление на товарищей произвели мои заключительные слова. Я сказал: «Уже двадцать пять лет, как огненная рука истории запечатлевает пред лицом евреев предупреждение: «Мене, мене, текел, уфарсин»{535}… Двадцать пять лет назад Перец Смоленскин прочел эту надпись и предупредил свое поколение о том, что «еврейский вопрос – вопрос жизни и смерти». События этих лет показали, что он правильно понял огненные буквы. Теперь нам остается еще 25 лет для того, чтобы что-то сделать. Процессы, о которых говорил мой оппонент, реальны, но с объективной точки зрения в них таится для нас опасность уничтожения, в буквальном смысле слова. Наша трагедия в том, что очень многие не знают даже алфавита, которым написана огненная надпись еврейской истории, – а претендуют толковать ее».

Товарищам понравилось мое выступление, хотя его завершение их не успокоило. «Слишком много пессимистических пророчеств! – сказал один из них – студент коммерческого училища и знаток Торы. – Исайя говорит: «Через шестьдесят пять лет…» (Исайя 7:8), а ты предрекаешь нам гибель через 25 лет!»

Мой оппонент признал, что моя концепция не банальна, а мой субъективистский пессимизм может иметь объективную ценность, и выразил готовность признать, что для евреев, подобных мне, в моих словах есть резон. Но большинство еврейского народа – особенно молодежь – подобны ему, и он уверен, что они пойдут за ним, по торной дороге истории, по пути развития и обновления.

Однако ему пришлось разочароваться в своих надеждах, по крайней мере в отношении Гадяча: большинство было на нашей стороне. Многие присоединились к нашему движению. Среди них – мои друзья Гогиль и Хаймович, которые тем временем успели получить аттестат зрелости и собирались поступать в университет. Мой младший брат Нахум тоже присоединился к движению и дал нам в пользование свою квартиру (у него была просторная квартира – а был он фотографом, и к нему приходило много гостей)…

Товарищи в Лохвице, Гадяче и Лубнах беспокоились о том, чтобы моя речь произвела впечатление, и даже опубликовали ее в виде брошюры, отпечатанной на гектографе. В этой небольшой брошюрке, похожей на прокламацию, в первый раз было указано имя, под которым я был известен в движении, – Давид.

В Гадяче мы тоже организовали кружки самообороны.

Вместе с Ансельмом Слуцким мы посетили состоятельных хозяев и смогли собрать деньги на приобретение пятидесяти стволов.