Мир, которого не стало

Я очень осторожно заметил, что мне кажется, что все общество, со всеми своими течениями и фракциями, революционными и оппозиционными, пренебрегает опасностью и не придает должной важности «организованным восстаниям» против будущего всего движения обновления в России. «Я опасаюсь, – сказал я, – что вместо «управления ходом дел и направления его» мы даем ему властвовать над нами». Туган-Барановский помолчал минуту и сказал со смехом: «Ты хочешь одновременно ускорить процесс и замедлить его. А это не зависит от нас, это естественные процессы. Беда сейчас не только в национальной сфере: она увеличивается и становится все более опасной и в социальной. Конечно, как и во всякой войне, революционная "стратегия" очень важна: надо продвигать отдельные силы и вовремя замедлять другие. Но рамки замедления и продвижения заданы, и не стоит их менять». Он согласился со мной в том, что эти рамки не определены четко, а только намеком, что организация самообороны очень важна и что она может сыграть большую роль, если удастся задействовать в ней и русское население. Но это будет непросто. Он говорил спокойно и просто, как о чем-то отвлеченном.

У этой беседы была и практическая польза: Туган-Барановский рассказал о ней своим друзьям из земства и Крестьянского союза. И они действовали вместе с нами в октябре, в дни погромов, которые дошли и до Лохвицы.

Чувство или, лучше сказать, ощущение, что сила и репутация власти испаряются и мы стоим на пороге революции, было всеобщим. Я ощущал это даже 20 тамуза, когда товарищи в Хорале пригласили меня прочесть доклад о Герцле в честь первой годовщины его смерти. Траурное собрание проходило в большой синагоге, которая была заполнена до отказа. Почти все магазины в городе закрылись, а среди публики были люди всех возрастов, даже пожилые. Пришла и моя мама. Она сказала: «Говорят, ты хорошо умеешь все объяснять, а людям нравится тебя слушать. Я тоже захотела послушать». А папа сказал: «Магазины закрыли не из уважения к памяти Герцля, а от страха перед твоими «товарищами», который напал на людей». Так или иначе – все это произвело в городе большое впечатление, и это в то время, когда здесь по-прежнему начальствовал тот самый уездный голова, который арестовывал меня в прошлом году.

Глава 19. Три месяца революции и погромов (октябрь-декабрь 1905 года)

Близость революции ощущалась в стране уже в августе. Но мы почувствовали ее только во второй половине месяца. Во второй половине июля и первой половине августа мы в нашем кружке все еще находились под влиянием атмосферы седьмого сионистского конгресса и спора между «Ционей Цион» и территориалистами. Шейн был доволен решениями конгресса, особенно по вопросу раскола и выхода территориалистов из Сионистской организации. Он утверждал, что уважения достойны обе стороны, не искавшие компромиссов и не желавшие затушевать все разногласия. Несмотря на это, я чувствовал себя не победителем, а побежденным. Я утверждал, что «территориалистская» энергия, тяга к земле, которую сионизм только начал пробуждать в еврейских массах, потратится впустую. «Ционей Цион» удовольствуются малым и сделают упор на духовных и культурных аспектах, на историческо-национальной стороне сионизма, а территориалисты будут опираться на исторические процессы, и энергия территориализма перейдет в совсем другое русло, и направление на полное отрицание галута, которое политический сионизм начал насаждать в народе, исчезнет как не бывало.