Эта проблема волновала меня еще и с другой стороны: в те времена существовал порядок, по которому каждый студент, приезжавший учиться в Берлин, должен был явиться в полицию и доказать, что располагает необходимыми для этого средствами, чтобы расходы по его содержанию не легли на население. Лишь тогда он получал разрешение проживать в городе. Меня предупреждали, что берлинская полиция с особенной, даже чрезмерной педантичностью отслеживает материальное положение студентов из России. Как правило, русских подозревали в пропаганде социализма и нигилизма, что подтверждалось отсутствием у них средств к существованию. Я тоже был приглашен в полицию. Когда от меня потребовалось доказать, что у меня есть материальное обеспечение, я ответил, что я не студент, а учитель и приехал для повышения квалификации и что я не обязан доказывать им, что у меня есть источники дохода, так как я работаю и получаю зарплату. Мне сказали: «Все в порядке!» – и отпустили, не потребовав доказательств или объяснений. Их интересовало только, в какой школе я преподаю, каков возраст моих учеников и т. д. Мои ответы их удовлетворили. У меня были с собой документы, удостоверяющие факт моей работы в школе, но полиции хватило моего устного свидетельства. Они только известили налоговое управление, что я являюсь учителем средней школы и, по их оценке, обязан уплатить «разумный» налог (около ста марок). В самом деле, спустя некоторое время я получил приглашение зайти в министерство финансов, где меня известили, что я должен уплатить налог в таком-то размере. Я объяснил им, что произошла ошибка: я действительно работаю учителем и получаю зарплату, но мне платят ее только, когда я преподаю, а не тогда, когда я сижу за границей и доучиваюсь. Здесь же я живу за счет того, что я заработал и сэкономил в прошлом. Они были удовлетворены и отпустили меня. Таким образом я избавился от значительных расходов и в то же время избежал конфликтов с полицией, которая была уверена, что я выплачиваю высокий налог.
И вот теперь, из-за того, что мне нечем было платить за квартиру, мне грозили крупные неприятности с полицией, а кроме того, сгорала «договоренность», достигнутая случайно, но в высшей степени меня устраивавшая. Друзья также предупредили меня, что хозяева квартир, не получающие платы от жильцов – подданных другой страны, как правило, склонны прибегать к помощи полиции.
И вот, в один из этих тревожных дней, бродя в печальных раздумьях неподалеку от Высшей школы еврейских знаний, я повстречался с Тойблером: он вырос передо мной внезапно – я не замечал его, хоть он и шел по улице мне навстречу. Он поздоровался со мной и спросил: «Что случилось? Что с вами? У вас на лице написано такое горе, такая тоска, понятно, что с вами что-то произошло!» Я рассказал ему о своих проблемах. Он был поражен, услышав, что я не получаю никакого вспомоществования от школы, несмотря на то, что он много раз горячо рекомендовал меня, да и Эльбоген, насколько ему известно, отзывался обо мне очень благоприятно. Он принял близко к сердцу мои опасения по поводу не погашенного мной долга за квартиру. Его даже удивило, что хозяин квартиры проявляет такую лояльность в этом вопросе, что вовсе не в «немецком стиле». Он успокоил меня, обещав уладить мои дела.
И в самом деле, на следующий день Тойблер добился для меня единовременной стипендии в 80 марок и ежемесячной стипендии в 12 марок. Эта стипендия выплачивалась из денег, пожертвованных госпожой Генриеттой фон Беккер{679}
, вдовой еврейского миллионера. Стипендия выдавалась мне с той целью, чтобы впоследствии я исследовал архивы на предмет «участия и преуспеяния евреев в культурной и социальной жизни Центральной Европы в начале XIX века». Когда я написал об этом домой, моя теща сформулировала мою задачу так: «Бен-Цион получил премию за поиск потерянных подков от лошадей, которые сдохли сто лет назад». Тем временем я продолжал работать и над продолжением книги еврейских средневековых сказаний, о которой договорился с Бяликом. Я собрал изрядное количество материалов из респонсов гаонов и дидактической литературы