Мир Льда и Пламени

Королева Нейрис (единственная женщина, с которой Эйгон IV не получал удовольствия в постели) была набожной, нежной и слабой – то есть в ней соединились все качества, нелюбимые королем. Для маленькой и хрупкой Нейрис деторождение было тяжким и опасным трудом. После рождения принца Дейрона (в последний день 153 года от З.Э.) великий мейстер Элфорд предостерег, что следующая беременность может убить ее милость. Говорят, будто бы тогда Нейрис обратилась к Эйгону: «Я дала тебе наследника, и долг мой перед тобой исполнен. Молю тебя, давай отныне жить подобно брату с сестрой». И Эйгон на то якобы ответил: «Ну, мы именно так и живем», и продолжал настаивать, что его сестре надлежит выполнять обязанности жены до конца своих дней.

В отношения между супругами еще большее напряжение вносил их брат, принц Эймон, с самого детства бывший неразлучным с Нейрис. Неприязнь Эйгона к своему благородному, всеми уважаемому брату была очевидна – королю доставляло удовольствие на каждом шагу выказывать пренебрежение и Эймону, и Нейрис. Даже после того, как Рыцарь-Дракон погиб, защищая короля, а годом позже ее милость скончалась родами, Эйгон IV не сделал почти ничего, чтобы почтить их память.

Когда принц Дейрон, сын короля, стал достаточно взрослым, чтобы высказывать свое мнение, ссоры между королем и его ближайшими родичами стали еще более частыми. Каэт в «Жизни четырех королей» дает понять, что за ложными обвинениями в супружеской неверности королевы, выдвинутыми сиром Моргилом Хаствиком, стоял сам король, хотя тогда Эйгон отрицал это. На суде поединком эти обвинения были опровергнуты – сир Моргил пал от руки Рыцаря-Дракона. Разумеется, не по воле слепого случая такие подозрения всплыли именно в те дни, когда Эйгон и принц Дейрон поссорились из-за желания короля начать войну с Дорном, к которой не было ни малейшего повода. И, кроме того, тогда же в первый (но не в последний) раз Эйгон пригрозил назвать одного из своих бастардов наследником вместо Дейрона.

После того, как не стало сестры и брата, король все чаще начал делать едва прикрытые намеки на возможную незаконнорожденность своего сына – на что он никогда бы не осмелился при жизни Рыцаря-Дракона. Его придворные и прихлебатели подражали королю, и клевета росла и ширилась.

В последние годы царствования Эйгона именно принц Дейрон более всего препятствовал дурному правлению короля. Кое-какие лорды видели возможность урвать почести, должности и земли, угождая прихотям властителя, становящегося все более тучным из-за своей прожорливости. Другие, осуждающие поведение монарха, начали собираться вокруг принца Дейрона – король публично так никогда и не отрекся от сына вопреки всем своим пошлым насмешкам, сплетням и даже угрозам. Мнения по поводу причин этого расходятся: некоторые считают, что где-то в глубине души Эйгона еще было место если не для чести, то хотя бы для стыда. Однако более вероятной причиной имеет смысл считать понимание им того, что подобное деяние ввергнет страну в войну, поскольку друзья Дейрона (а самым могущественным из таковых был дорнийский принц, на чьей сестре Дейрон был женат) будут защищать его права. Возможно, именно по этой причине Эйгон обратил свое внимание на Дорн. Король использовал все еще тлевшую в марках, Просторе и Штормовых землях ненависть к дорнийцам для того, чтобы подстрекнуть часть союзников Дейрона и использовать их против самых могущественных сподвижников последнего.

К счастью для государства, в 174 году от З.Э. задуманное Эйгоном вторжение в Дорн обернулось полным провалом. Огромный флот, построенный его милостью, желавшим добиться того же успеха, что и Дейрон Юный Дракон, был рассеян бурями и погиб на пути в Дорн.

Впрочем, не гибель флота оказалась самым большим недомыслием в деле завоевания Дорна, изначально обреченном на провал. Эйгон IV обратился к сомнительным пиромантам из древней Гильдии алхимиков и повелел «выстроить для него драконов». Созданные громадины из дерева и железа, оснащенные помпами, стреляющими струями дикого огня, возможно, и могли бы пригодиться во время осады. Но Эйгон рассчитывал провезти эти устройства по Костяному пути, где есть столь крутые подъемы, что дорнийцы вырубили там ступени.

Забираться так далеко не пришлось. В Королевском лесу, задолго до Костяного пути, загорелся один из этих «драконов», и вскоре уже пылали все семь. В возникшем пожаре погибли сотни людей и сгорела почти четверть Королевского леса. После случившегося король отказался от своих замыслов. Никогда больше он не упоминал о Дорне.