Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Топнул ногой, никуда не глядит,
Не замечает.
— Там ничего моего не летит, —
Так отвечает.

Так он стоит, и не сдвинуть его
С точки завета…
Может, и впрямь не летит ничего
С этого света.

Между тем в стране — оживление; у руля имперской власти встаёт Михаил Горбачёв, провозгласивший «ускорение»… никто, правда, толком не понимает, что это такое, но все чувствуют запах некоей «грядущей весны», особенно мы, газетчики. Весной 1986 года меня вновь вызывают в Москву, на «комсомольскую учёбу» — и я вновь стремлюсь попасть в дом на Олимпийском проспекте, в гости к Учителю…

23.04.86.

Позвонил. Он спросил:

— Ты надолго?

Я обиделся:

— Ну, часа на полтора-два…

— Нет-нет, надолго в Москву?

— Послезавтра уезжаю.

Он помолчал.

— Ну… может быть, завтра?

Я согласился.

На другой день, сбежав с выступления секретаря ЦК ВЛКСМ Федосова, я устремился на поиски водки (с этим уже были проблемы, началась «борьба с пьянством»). Спросил у алкашей, где взять. Оказалось, что надо ехать шесть остановок, до улицы Строителей.

Приехал, увидел очередь… человек восемьсот, берут рюкзаками. Вернулся восвояси на Ленинский проспект и купил в «Варне» бутылку коньяка за 13–50.

Приехал на Олимпийский проспект. Меня ждали. Тут же раздался звонок, Батима взяла трубку.

— Юра! Это Катя Крупина…

Я понял, что Катюшке (17-летней дочери Владимира Крупина, студентке журфака, которую отец прошлым летом присылал ко мне в газету на практику), не терпится «позвонить на квартиру самому Кузнецову» — она тоже обожала его стихи.

Ю. К. сказал восхищённо:

— Ну, ты даёшь! Не успел войти, тебе уже звонят… Иди, бери трубку!

Поговорил с Катюшкой минуту, потом с Батимой — она всё удивлялась: неужели у Володи Крупина уже такая большая дочь?

Сели с хозяином в кресла. Он, как всегда, холодно помолчал минуты две, потом улыбнулся и спросил, как моя молодая жизнь. Я сказал, что отпустил жену в Питер, в аспирантуру, к античнику Фролову на обучение. Он хмыкнул:

— Что ж это за молодая семья?

— Я не мог разбить её мечты…

Разговор не вязался, я достал коньяк. Ю. К. матюгнулся. Сказал, что он пьёт только водку, но все почему-то идут к нему с коньяком — и только с этим, азербайджанским. Водки-то в магазинах нет, вот все и покупают коньяк…

— У тебя ещё ничего, за 13–50. А то все несут за 11–50, это — нечто убийственное!..

Заметил, что мне придётся выпить львиную долю, ибо он «сбавляет обороты». Батима принесла закусь. Привычно пожаловалась:

— И вы с бутылкой? Хоть бы один пришёл без бутылки…

Выпили, стали говорить. Он сказал, что сегодня в 21.40 его будут показывать по телевизору, он прочтёт и мои стихи (если не вырежут). Спросил, читал ли я дискуссию о нём в «Литературной газете».

— Нет. А кто спорит?

— Рассадин. Злобная статья…

— А за вас кто?

— Валентин Устинов.

— Это хорошо, что он стал секретарём, — заметил я, — он вас любит…

Он помолчал.

— Зато меня другие секретари не любят, большие. Исаев… Я его, кстати, ругнул, когда записывали на телевидении. Вырежут…

Я спросил, какое сейчас время.

— Для меня-то хорошее. Стаж всё-таки. А молодые стонут…

Пошли речи о том, кто его душит.

— «В „Вопросах литературы“ очень злобная статья обо мне. Сколько злобы кругом…»

— А Друнину — натравили, или она сама? Тогда, в «Правде»…

— Конечно, натравили! Олег Чухонцев… я не знаю, конечно, как он ко мне относится, полагаю — лояльно… он сказал, что её после этого выступления — вообще больше нет. Не существует!

— Но хоть кто-нибудь в вашу поддержку выступает?

— Да есть… — ответил он нехотя. — Даже в ту же «Правду» предлагали материал обо мне… Евгений Осетров. Отвергли… Ещё профессор Фёдоров из Донецка пишет, поддерживает… Палиевский? Ну, он больше по прозе. Ильин? Да… Лавлинский? <…> Аннинский? <… >

— Но он же вас в «Венке критических сонетов» высоко поднял…

Ю. К. (усмехаясь):

— Он не может мне простить «Маркитантов»…

— А вот Дедков такой в Костроме есть… Он — кто?

Я сказал, что читал статью Кожинова в «Литературной России» о периодизации современной отечественной поэзии… Он махнул рукой:

— Ерунда всё это! Через двести лет останется только один поэт. Его и будут помнить. А кому нужны будут эти периодизации?

— А кто из молодых поэтов сейчас, на ваш взгляд, лучше всех пишет?

— Лапшин. Поэму написал. Был недавно.

— А Шелехов?

— Шелехова уже нет! Если б он мне по пьяному делу в морду дал — это бы ещё куда ни шло. Но после того, что он сделал — его нет!..

Его то и дело звали к телефону. Он вставал, извинялся, говорил, что сегодня день такой — косяком звонят.

— А много вообще у вас бывает народу, Юрий Поликарпович?

— Много.

— А чего все хотят?

— Урвать… — по обыкновению, насмешливо ответил он (и мне тут же вспомнилась его давнишняя строчка «каждый хочет урвать от огня…»). — Недавно вот звонили две девушки из какой-то области… специально приехали, чтобы увидеться. Я сказал: нет, это невозможно!