Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Вновь та же квартира, та же комната. Батима с кухни здоровается со мной, как со старым знакомым. Да я и есть старый знакомый!

— Вы ещё не член Союза? — спрашивает она.

— Нет ещё. Собираюсь только.

Ю. К. в добром расположении духа.

— Ну, как там «ускорение» у вас идёт? — спрашивает он насмешливо.

— Да так… — машу я рукой.

— А ты знаешь, что в переводе с восточных языков означает «ускорение»?

— ?

— «Пилить струны»!

— «Пилить струны»?

— Да!

— Как это?

— Ну, струны… их обычно перебирают, создавая музыку, гармонию… А тут пилят! — и он делает движение рукой, будто что-то пилит ножовкой.

Тут уж и до меня доходит — и мы вместе с ним хохочем.

— Ну, что — вышла твоя книжка?

— Вышла… — Я открываю дипломат, подаю ему «Осветить лицо». Заодно и бутылку водки ставлю на стол.

— Ага… — листает он мою книжечку. — Это что ж такая тоненькая? Это разве книжка? Сколько листов? Один и три… Что, много вырезали?

— Да вроде нет… А вы посмотрите — ваше предисловие не сократили?

Внимательно читает.

— Нет, всё так… А твой редактор говорил — трудно идёт, будут резать. Ну, что ж… вон тебе комсомол даже свечку на обложке нарисовал!

— За полгода вышла, — хвастаюсь я. — А у вас ничего вскоре не выходит?

— Какой быстрый! — качает он головой. — Поднимает рюмку. — Ну, давай! За твои успехи!

Закусываем. Разговор идёт о членстве в Союзе писателей. Ю. К. говорит, что хотя бы одну рекомендацию надо брать у себя в организации. Правда, бывают и исключения. Например, он дал не так давно рекомендацию Юрию Доброскокину: того в Воронеже душили, не принимали, и он прошёл в СП, минуя Воронеж.

— Да и у меня тоже… неизвестно, как будет, — замечаю я. — Есть враги…

Речь заходит о приёмной комиссии СП РСФСР. Юрий Поликарпович перечисляет всех, кто, кроме него, туда входит.

— Ну, а всё-таки русские люди перевес имеют?

— Разные есть… Вон Романов, вологодский… Недавно такую чушь нёс! Это ж уши вянут, что он говорит!

— Так ведь и у нас такие же! — кричу я, уже опьяневший. — И у нас! Бездари! А всех талантливых называют жидами!

Выпиваем ещё по стопке. Я спрашиваю, каково его мнение о Емельянове, о «Памяти».

— Читал я эту «Десионизацию»! — машет он рукой. — Да ну… Что, до Емельянова никто с Сионом не боролся? И с масонством тоже… Ты что же, хочешь под знамёна Емельянова? Брось… Начни-ка его внимательно читать — обнаружишь ложь. Там у него богатырь кресты с церквей сбивает из лука… Это что же — и Сергия Радонежского долой? Прокол! Начнёшь дальше читать — опять прокол… «Единый антимасонский фронт»… Да он же сам масон! Ы? Сам масон!

Смеётся, показывая золотые зубы. Он удивительно смеётся — сразу становится похожим на лопоухого мальчишку.

Разговор о «Памяти» продолжается. Я рассказываю ему то, что Вячеслав Кузнецов однажды рассказал мне и Вовке Кудрявцеву — как «Дим Димыч» в своё время их, «отцов „Памяти“», выщелкал из «Памяти».

— Вот, ты даже так знаешь… — удовлетворённо говорит Ю. К. — Я этого не знал. Я вообще далёк от этой «Памяти». Васильев этот… он своим крайним антисемитизмом, может быть, всё дело портит, своими криками…

— Может, это провокация? — предполагаю я. — Специально такого Гапона новоявленного подталкивают, чтобы опорочить всё движение…

— Ну, я не знаю. Это ты политик, — смеётся Ю. К. — А я всего лишь идеолог…

Выпиваем ещё. Разговор идёт.

— Пишут про вас опять, Юрий Поликарпович, в «Литобозе».

— Ругают?

— Хвалят.

— Не читал. Раньше всё читал, что обо мне писали, а потом бросил.

— А Глушкова половину книги вам посвятила. Хлещет вас, что есть мочи.

— Это личное, — убеждённо говорит он. — Она сначала очень мной интересовалась, всё ходила, указывала мне, что писать, что не писать, командовать начала. Это не говори, это говори, туда ходи, туда не ходи… Мне надоело, я сказал: «Вон!..»

Ю. К. делает мощный жест. В эту минуту он величественен.

— «Вон!..» — говорю. С тех пор она на меня и злится…

Я дарю ему «Осветить лицо» с дарственной надписью «Моему любимому неускоряющемуся поэту». Показываю новые стихи. Он хвалит одно, о старухе, плетущейся с рюкзаком, но рекомендует усилить его следующим образом: «жизнь стоит на месте» заменить на «мы стоим на месте».

— Мы стоим, а она всё-таки идёт! Ы?

Говорит, что написал недавно эссе о женской поэзии, даёт мне его прочесть. Мне западают в память строчки: «рукоделие — тип Ахматовой, истерия — тип Цветаевой…»

Домой я добираюсь на «автопилоте»: всё-таки выпили мы с ним на двоих литр водки. Правда, закуска была…

* * *

Середина ноября 1987 года; наверху — некоторый откат назад от «перестройки» и «гласности», Ельцина из верхнего эшелона выкидывают. Вообще, кажется, возвращаются прежние времена: из обкома ВЛКСМ мне поступает указание перепечатать из «Комсомольской правды» статью ведьмы Лосото «„Божественная“ полемика». Я не верю секретарю обкома комсомола, сказавшему мне об этом, звоню в Москву заведующему сектором печати Юрию Пилипенко: правда ли это?

— Правда, — говорит он. — Это — указание вышестоящих товарищей…