Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

В его отсутствие мы выпили с Батимой. Она спросила, почему я разошёлся с первой женой. Я ответил, что плохо жили. Спросил, в свою очередь, почему они не приехали на свадьбу мою (я приглашал). Ответила, что лень было собираться, готовиться… Ещё я спросил, чем она занимается. Оказывается, работает переводчицей в Верховном Суде — переводит с казахского, киргизского, украинского…

Вдруг ворвался Ю. К., сунул мне книжку своих переводов Ласло Надя.

— Прочти «Свадьбу»!

И опять ушёл звонить.

Этот поступок меня растрогал: разговаривая с другими, он думал о том, чтобы мне не было скучно! Вернулся, выпили ещё.

— Моя шестилетняя дочь, — сказал я, — тоже тут недавно стихотворение написала:

Цапля ногу подняла,
Плавно опустила.
Вот какие, брат, дела —
Цапля ногу подняла!

— Ну, что ж, — заметил он с той же насмешливой улыбкой, — некоторые взрослые дяди пишут и печатают ничуть не лучше…

Я сказал, что хотел бы подарить ему сюжет — и рассказал историю о змее и солдате, которую недавно поведал мне мой водитель: как русский солдат в Афганистане приручил змею, как она однажды обвила его и удерживала, шипя, целый час — и как потом он, поседев за этот час, пошёл к сослуживцам и увидел, что все они вырезаны душманами. Он слушал с интересом, по окончании поднял бровь, усмехаясь:

— Восточный сюжет…

Потом опять вышел на кухню, откуда то и дело раздавались телефонные звонки. Вскоре оттуда донёсся его громкий рассерженный голос:

— Но ведь меня же много лет, постоянно, принципиально не желают печатать в журнале «Наш современник»! Принципиально!..

Поневоле вслушиваясь в эту тираду, я почувствовал себя несколько сконфуженно: самого-то меня в прошлом году в этом журнале публиковали дважды. Вспомнил, что Шитиков, завотделом поэзии, в ответ на мой вопрос на ту же тему (почему «Наш современник» не печатает Кузнецова) пожал плечами и показал глазами на потолок:

— Не знаю… главный не ставит. Мы взяли у Кузнецова для публикации «Сказку гвоздя»… не ставят… Это, брат, ты у начальства спрашивай, а не у меня.

Я стал бродить по кабинету Ю. К., вглядываясь в названия книг. Нагло бросил взгляд на его бумаги, лежащие на письменном столе, пробежал глазами несколько строчек… Как раз в это время он вернулся. Я спросил, кивая на бумаги:

— А разве «Сказка гвоздя» и «Пролог» — это часть одного целого? Я и не предполагал…

— А вот это уже нельзя, — сказал он мягко, но строго. И решительно отогнал меня от стола.

Допили коньяк, пошли смотреть телевизор. Он предполагал, что сюжет о нём вообще выкинут, — но вдруг, после Кондратьева и Быкова, на экране появились он и Кожинов. Вся семья радостно загудела и засмеялась: наша берёт! Папу по телевизору показывают!

Ю. К. прочитал несколько своих стихотворений, а потом моего «Стража». Сказал, что я, конечно, не свободен от заимствований, но в лучших стихах…

Это был триумф! Я бросился к телефону, позвонил Катюшке:

— Видела?

— Да! Да!

Звонили ещё какие-то люди, поздравляли Ю. К. Позвонил Кожинов. Я набрался наглости, попросил у Ю. К. трубку, поздоровался с Вадимом Валериановичем и попросил разрешения прочесть стихотворение. Тот сказал, что со слуха не воспринимает, и что если бы я не уезжал, то мы бы познакомились…

Потом говорили с Ю. К. о моём «Страже». Я сказал, что он навеян известным памятником в Мурманске. Ю. К. отозвался о памятнике резко отрицательно:

— Гадость! Истукан!

Я стал объяснять, что я писал, конечно, о другом, хотел передать то-то и то-то… Он оборвал:

— Ну, будем считать, что ты писал не об истукане.

Пора было уходить.

— Когда появишься опять?

— Не знаю. Может, осенью…

— Машина у тебя есть?

— Да… А что?

— Да… я думаю — может, и приехать когда бы в Ярославль. На рыбалку там…

— На рыбалку? Ну, это можно устроить!

— Да нет… не надо ничего устраивать. С удочкой посидеть, так просто… Да ладно!

Кажется, именно в этот мой приезд Батима провожала меня до трамвая (ей было по пути), разговор зашёл о семейной жизни.

— Трудновато вам с Юрием Поликарповичем, — осторожно заметил я. — Пьёт он много… такие, как я, наверно, валом к вам валят…

Батима махнула рукой:

— Я своим детям ещё давно сказала: «Ваш папа — гений, ему позволено всё!»

Через час из гостиницы я звонил Катюшке, пьяным и счастливым голосом рассказывал ей обо всём…

Через месяц, в майском номере «Нового мира» появляется письмо Марка Соболя «Прошу слова», адресованное Юрию Кузнецову: старый поэт-фронтовик нападает на моего Учителя за несколько строк о стихотворении Симонова «Жди меня» (несколько раньше в «Литературной учёбе» Юрий Поликарпович квалифицировал это стихотворение как агрессивный эгоизм чистой заморской воды, не имеющий ничего общего с народным воззрением на любовь). Соболь мечет громы и молнии, жалеет, что «дуэли отменены, а пощёчины подсудны», а затем в жалких, кое-как зарифмованных строчках наступает Юрию Поликарповичу на «больную мозоль»: напоминает, что он, Соболь, как и погибший на фронте отец Кузнецова, тоже воевал. И подначивает: